Русская литература | Филологический аспект №01 (69) Январь 2021

Субъектная организация повествования в рассказе И.А Бунина «Кавказ»

Саморукова Яна Александровна
Канд.филол.наук, ст.преподаватель кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания, Санкт-Петербургский государственный университет, РФ, г. Санкт-Петербург, yana_8@mail.ru

Аннотация: Настоящая статья посвящена анализу взаимодействия представленных в структуре повествования позиций персонажа/персонажей и повествователя в рассказе И.А.Бунина «Кавказ», особое внимание уделяется смысловой функции подобной организации повествования. Исследуются способы реализации позиций персонажа и повествователя в качестве субъекта речи и субъекта сознания.
Ключевые слова: И.А.Бунин, повествование, персонаж, нарратор, субъект речи.

Samorukova Yana Alexandrovna
Candidate of Philological Science, senior lecturer of Department of Russian as a foreign language and methods of teaching, St. Petersburg state University, Russia, St. Petersburg

Abstract: This article is devoted to the analysis of the interaction of the positions of the character/characters and the narrator presented in the structure of the narrative in Bunin's story "The Caucasus", special attention is paid to the semantic function of such an organization of the narrative. Ways of realization of positions of the character and the narrator as the subject of speech and the subject of consciousness are investigated.
Keywords: I.A. Bunin, narrative, character, narrator, the subject of the question.

Смысловая многогранность художественного текста определяется структурой текста, описать которую возможно посредством вычленения различных точек зрения /позиций, «с которых ведется повествование (описание)» [9, с.16]. При этом исследование отношений между данными позицими / субъектами подразумевает определение их совместимости /несовместимости, «возможные переходы от одной точки зрения к другой, что в свою очередь связано с рассмотрением ф у н к ц и и (разрядка автора – Б.У. ) использования той или иной точки зрения»[там же]. Основными субъектами текста выступают персонаж/персонажи и повествователь.

Позиция персонажа, его субъектная сфера может быть эксплицирована в тексте следующим образом:

1. Через прямую речь героя и прямой внутренний монолог, т.е. «речь без слушателя и непроизносимую, в которой тот или иной персонаж выражает свою самую интимную и самую близкую к несознательному мысль до всякой ее логической организации, т.е. в стадии ее возникновения» [9, с. 214]. Персонаж в данном случае является субъектом сознания и речи.

2. Через прямую номинацию (термин В. Шмида) или цитирование (по Е.В. Падучевой), когда «повествователь использует какой-то фрагмент высказывания персонажа <…>, но речевой акт остается за ним: субъектом речи остается сам повествователь» [4, c. 354]. Более убедительным представляется подход, в соответствии с которым цитирование подразумевает одновременное присутствие персонажа и повествователя, поскольку точное воспроизведение чужого слова «связано с некоторой дистанцированностью к выражению или смысловой позиции ТП <текста персонажа>, прямая номинация отличается принципиальной двуакцентностью, или по Бахтину/Волошинову, двуголосостью» [9, с. 216].

3. Через несобственно-прямую речь (НПР) (и ее разновидность - несобственно-прямой монолог), а также свободный косвенный дискурс (СКД) (термин Е.В. Падучевой) или свободную косвенную речь (СКР) (термин В. Шмида). Понятие несобственно-прямой речи (НПР) может быть определено следующим образом: «НПР - это отрывок повествовательного текста, передающий слова, мысли, чувства, восприятия или только смысловую позицию одного из изображаемых персонажей, причем передача ТП не маркируется ни графическими знаками (или их эквивалентами), ни вводящими словами (или их эквивалентами)» [9, с.224, курсив автора]. Функции НПР трактуются исследователями по-разному. Так, Е.В. Падучева отмечает тенденцию вытеснения повествователя персонажем в высказываниях, содержащих НПР, поскольку повествователь передает персонажу свою функцию субъекта <…> в НПР “слово” персонажа входит в контекст его же собственного речевого (ментального, перцептивного и т.д.) акта» [4, с.360].

Наоборот, В. Шмид полагает, что отличительной особенностью НПР является двуголосость, поскольку в одном высказывании одновременно присутствуют персонаж и повествователь. «С возрастанием дистанции между смысловыми позициями нарратора и персонажа эта двуголосость принимает характер идеологической разнонаправленности, двуакцентности (курсив автора)»[9,c.237]. Существует также трактовка НПР как явления, непосредственно представляющего «содержание сознания персонажа, его мысли, размышления, мечты, желания и прочее <…> в несобственно-прямой речи он <персонаж> выступает как субъект мысли и оценки» [7, c. 44]. Примечательно, что, в отличие от приведенных выше характеристик НПР, данное определение исключает присутствие в НПР персонажа как субъекта восприятия, поскольку для передачи акта перцепции персонажа используется, по мысли С.П. Степанова, т.н. двусубъектное повествование, т.е. с позиции персонажа «словом повествователя освещается происходящее» [там же].

 НПР реализует два голоса – персонажа и повествователя, а, следовательно, и две оценки, и две точки зрения, но, как правило, функция НПР состоит в отражении мыслей, чувства, восприятия именно персонажа. Кроме того, понятие НПР включает в себя широкий диапазон возможных ценностных отношений, в зависимости от характера присутствия в одном высказывании голоса персонажа и голоса повествователя, «между одноакцентностью на одном полюсе и <…> двуакцентностью на другом» [9, c.239].

4. Средством реализации субъектной сферы персонажа является также свободный косвенный дискурс (СКД) или свободная косвенная речь; в случае СКД, функциями которого является уменьшение роли повествователя, стирание границ между сферами сознания разных субъектов — повествователя и персонажа, одного персонажа и другого, эгоцентрические элементы переходят от повествователя в распоряжение персонажа[4, c.346]. В. Шмид, однако, полагает, что хотя свободная косвенная речь и связана с желанием нарратора «привести речь персонажа как можно непосредственнее» [9, c.221], повествователь в то же время не отказывается «от признаков своего нарраториального присутствия» [там же].

5. Позиция персонажа проявляется и в том случае, если повествователь встает на точку зрения героя, т.е. мысли и чувства героя представлены как бы изнутри, поскольку нарратор их «прямо констатирует… никак не обнаруживая расстояние между собственной субъектной сферой и субъектной сферой героя, который одновременно является субъектом воспринимающим и мыслящим» [3,c. 283].

6. Особую трудность представляют высказывания, анализ которых не позволяет однозначно установить, выступает ли персонаж в данном случае субъектом восприятия или сознание персонажа является объектом восприятия и описания повествователя и, следовательно, происходит реализация субъектной сферы нарратора: «Он <Сергей Петрович> видел человека, который называется Сергеем Петровичем и для которого закрыто все, что делает жизнь счастливою или горькою, но глубокой, человеческой. Религия и мораль, наука и искусство существовали не для него. Вместо горячей и деятельной веры, той, что двигает горами, он ощущал в себе безобразный комок, в котором привычка к обрядности переплеталась с дешевыми суевериями» [10, с.71].

В процитированном отрывке из произведения Леонида Андреева «Рассказ о Сергее Петровиче» вопрос об установлении субъекта восприятия не может быть решен однозначно. С одной стороны, сознание героя предстает объектом описания, с другой стороны, в качестве субъекта восприятия выступает, по-видимому, сам персонаж, он оказывается субъектом перцептивного глагола “видел”, а также субъектом оценочной лексики (глубокой, человеческой, безобразный комок).

Изображение мира таким, каким видит его персонаж, предполагает интроспекцию повествователя в сознание героя, т.е. действительность описывается с точки зрения персонажа словом повествователя. Однако интроспекция в сознание героя возможна и без внутренней перцептивной точки зрения, т.е. эмоциональное состояние персонажа может описываться не с его внутренней точки зрения, а с внешней точки зрения нарратора [9, c.126]. В. Шмид, таким образом, отличает явление интроспекции от перцептивной точки зрения. В случае описания сознания персонажа сквозь призму восприятия нарратора происходит реализация именно позиции нарратора, т.е. внутреннее состояние персонажа является объектом восприятия и оценки повествователя.

В то же время не всегда возможно определить, описывается ли в данном случае сознание персонажа с его собственной точки зрения, но словом повествователя, либо описание внутреннего состояния героя передается с внешней точки зрения повествователя.

Согласно подходу В. Шмида, интроспекция относится к сознанию персонажа как к объекту, перцептивная точка зрения – как к призме [9, c. 126] . Но данный критерий не проводит четкой границы между двумя рассматриваемыми категориями, поскольку сам персонаж может выступать субъектом оценки и восприятия своего внутреннего состояния, зафиксированного в то же время словом повествователя.

Иными словами, внутреннее состояние персонажа может описываться повествователем, который принимает перцептивную точку зрения персонажа. В качестве примера можно обратиться к уже приведенной цитате: «Он видел человека...» [10, c.71]. Как уже отмечалось, субъектом перцептивного глагола «видеть» является персонаж, кроме того, в предложениях, предшествующих приведенной цитате, сообщается о том, что субъектом оценки и восприятия является главный герой. В то же время, сознание героя представлено как объект описания, и, следовательно, данный фрагмент указывает на интроспекцию – с внешней точки зрения нарратора описывается внутреннее состояние персонажа.

Однако в соответствии с точкой зрения, высказанной С.П. Степановым, в некоторых случаях за словом повествователя можно увидеть освещаемое изнутри, т.е. с точки зрения самого персонажа, его собственное сознание, что свидетельствует о присутствии персонажа «не в качестве пассивного предмета изображения, но в качестве активно воспринимающего реальность» [7, c.109] : «<Сергей Петрович> чувствовал, что яснее и ближе понимает слова Заратустры, но, когда он начинал растолковывать их, выходило плоско и жалко и совсем непохоже на то, что он думал. И он умолкал, чувствуя злобу к своей голове и языку» [10, c.71].

Eсли в первом предложении главный герой выступает в качестве субъекта восприятия и оценки произведения Ницше (кроме того, персонажу также принадлежит оценочная лексика (яснее, ближе, плоско, жалко)), то во втором предстает как субъект восприятия и оценки собственных мыслительных способностей. В связи с этим предлагаемое В. Шмидом отличие интроспекции от перцептивной точки зрения представляется не столь однозначным.

К критериям отличия явления интроспекции от ситуации, в которой все происходящее описывается с внутренней точки зрения героя (герой – субъект восприятия), можно отнести следующие:

1. Если повествователь встает на точку зрения героя, воспринимая мир глазами персонажа, но описывает его (мир) своим словом, то субъектом восприятия предстает персонаж, и происходит реализация субъектной сферы героя. В этом случае особого рода сигналами являются глаголы восприятия (например, слышать, чувствовать, видеть, доноситься, казаться и т.д.), с их помощью происходит т.н. «вживание» (термин М.М. Бахтина) повествователя в героя.

 Если нарратор рассказывает о сознании персонажа со своей точки зрения, происходит реализация позиции/субъектной сферы повествователя.

2. Наличие при интроспекции определенной дистанции между сознанием персонажа и сознанием повествователя, которая на языковом уровне проявляется в преобладании местоимений 3-го л.ед.ч., а также согласованных с этим местоимением глагольных форм [7, c. 95-96].

Сигналом дистанцирования повествователя от персонажа, акцентирующим именно внешнюю точку зрения нарратора при освещении сознания персонажа, можно считать отсутствие глаголов мысли, чувств, восприятия, как, например, в следующем отрывке из «Рассказа о Сергее Петровиче» Л. Андреева: «С привычкой к общественности, вынесенной из гимназии, он принимал участие во всех студенческих организациях и аккуратно посещал собрания. Там он слушал ораторов, шутил, когда с ним шутили, и потом ставил на клочке бумаги плюс или минус, а чаще уклонялся от голосованья <...> Но в общем его решения всегда сходились с мнением большинства и терялись в нем» [10, c.67].

3. Следует также большое внимание уделять анализу точки зрения в плане языка, поскольку «описание с перцептивной точки зрения, как правило, окрашено оценкой и стилем того же персонажа», но «в планах перцепции, оценки и языка точки зрения могут не совпадать» [9, c.128]. Кроме того, в отдельных случаях не удается однозначно определить принадлежность точки зрения в плане идеологии, перцепции, языка. Явление нейтрализации (снятие противопоставления между позициями повествователя и персонажа) может проявляться не только на уровне оценки, перцепции, языка, но и на уровне пространственно-временной точки зрения [9, c. 126, 142].

Позиция повествователя также имеет свои особенности реализации в структуре художественного текста. Для обозначения повествующей инстанции используется термин повествователь, реже «рассказчик», т.к. под рассказчиком понимается обычно субъективно окрашенный повествователь (например, для Е.В. Падучевой термины «повествователь» и «рассказчик» не синонимы, т.к рассказчик - это «повествователь, который является персонажем текста» [4, c. 203]. В. Шмид пользуется «чисто техническим термином» «нарратор», поскольку этот термин только «обозначает носителя функции повествования безотносительно к каким бы то ни было типологическим признакам» [9, c.72]. В настоящей работе термины нарратор и повествователь будут использоваться как синонимы в приведенном выше значении.

Повествователь неизбежно присутствует в любом художественном тексте, даже в т.н. «объективном» повествовании, якобы свободном от проявления даже минимальных признаков, указывающих на повествователя, поскольку «минимальное присутствие, однако, никогда нулевым не становится» [9, c.73]. В любом тексте присутствует, по крайней мере, имплицитная оценка повествователя, «основывающаяся на подборе, конкретизации и композиции повествуемых элементов» [там же]. Кроме того, манера повествования, создающая иллюзию объективного описания событий, уже сама по себе демонстрирует определенную позицию нарратора, выбравшего именно такой стиль повествования.

Одним из главных качеств повествователя является присутствующее в нем (и выраженное в той или иной степени) субъективное начало. «Нарратор – отмечает В. Шмид - конституируется в тексте и воспринимается читателем не как абстрактная функция, а как субъект, неизбежно наделенный определенными антропоморфными чертами мышления и языка [там же].

Поскольку изображаемый мир художественного текста предстает сквозь призму сознания повествователя, то повествователь обнаруживает себя главным образом через свою собственную оценку описываемых событий[6,c.86]. Оценка может проявляться как в собственных размышлениях нарратора, комментариях, так и в скрытой форме: через языковые средства (лексические, синтаксические), через подбор и конкретизацию элементов (персонажей, ситуаций, действий) из исходного нарративного материала для создания повествуемой истории, через целый ряд приемов: растяжение и сжатие, линеаризацию и перестановку.Cвоеобразным признаком проявления позиции повествователя является «расположение подбираемых элементов [рассказываемой истории] в определенном порядке» [9, c.74 ].

Нарратор может быть эксплицитным (обнаруживать себя явно, например, через употребление местоимений и глагольных форм 1-го лица), как, например, в анализируемом в данной статье рассказе И.А. Бунина «Кавказ». Нарратор может быть имплицитным, т.е. не принадлежать миру текста (диегетический / недиегетический (по В. Шмиду); диегетический / экзегетический (по терминологии Е.В. Падучевой).

Нарратор может быть неизменным на протяжении всего повествования, а может меняться и выступать в разных функциях говорящего. Позиция всезнающего нарратора может смениться на позицию нарратора, ограниченного в своем знании, безличный нарратор в какой-то момент может проявиться через употребление местоимения 1-го лица и т.д.

Диегетический повествователь или рассказчик, обязательно принадлежит миру текста, «входит в мир текста», является в то же время и персонажем текста, именно поэтому его можно также назвать и рассказчиком [4, c.203], в отличие от повествователя экзегетического, который миру текста не принадлежит [там же].

Диегетический нарратор, «интерпретируя собственное «я» выступает и как субъект, и как объект описания» [2, c.142]. Диегетический нарратор включает в себя «я» повествуемое (объект=персонаж повествуемой истории) и «я» повествующее (собственно нарратор в чистом виде). Диегетический нарратор «подразумевает большое временнόе расстояние между повествуемым и повествующим “я”» [9, c.93]. Но этот временной отрезок «может быть редуцирован до нескольких месяцев», как, например, в романе Достоевского «Подросток» [9, с.93].

В основе предложенного В. Шмидом противопоставления диегетический / недиегетический нарратор находится факт «участия лица нарратора в двух планах повествования <...> если «я» относится только к акту повествования, то нарратор является недиегетическим, если же «я» относится то к акту повествования, то к повествуемому миру – диегетическим» [9, c. 83].

Тот или иной тип повествователя/нарратора, а также наличие в тексте перехода от одного типа повествования к другому, способ представления позиции нарратора позволяет описать смысловую структуру текста.

В настоящей статье на материале рассказа И.А.Бунина «Кавказ» исследуется субъектно-объектная организация повествования, предполагающая анализ соотнесенности в тексте субъектов сознания и субъектов речи.

Композиция рассказа «представляет собой фрагментарно выстроенное повествование от лица главного героя, характеризующее разрывы его сознания в связи с чувственными переживаниями» [5, с.13].

В структуру повествования включены: нарратор, принадлежащий миру текста и одновременно являющийся основным персонажем рассказа, героиня, в которую влюблен повествователь, ее муж-офицер, а также появляющийся в заключительной части рассказа повествователь - сторонний наблюдатель, не являющийся участником описываемых событий. На протяжении всего рассказа повествователь - персонаж предстает в качестве основного субъекта речи, восприятия, оценки. Именно от его лица ведется повествование на протяжении практически всего повествования, за исключением последней части, где происходит резкая смена повествователя – на смену рассказчику – персонажу приходит нарратор- сторонний наблюдатель, не принадлежащий миру текста.

В качестве субъекта речи, восприятия и оценки предстает в повествовании и героиня рассказа, поскольку она наделена прямой, а также несобственно-прямой речью.

В анализируемом тексте вычленяется также и точка зрения мужа героини. Однако его позиция реализуется в повествовании в основном через восприятие персонажа-рассказчика, героини и не принадлежащего миру текста нарратора. Так, героиня, характеризуя мужа как жестокого и самолюбивого человека, прибегает к цитированию его слов: «Раз он мне прямо сказал: ‘’Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь…офицера и мужа’’» [11, с.541]. Цитирование слов одного персонажа другим реализует в тексте субъектную сферу и героини, и ее мужа, при этом отражает некоторую дистанцированность нарратора относительно позиции обоих героев. В восприятии самого рассказчика-персонажа муж любимой женщины предстает другим: «Я…был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом…. Я мысленно видел…как он …оглянулся, -хорошо ли устроил ее носильщик, - снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней, крестя ее» [11, с.542]. Субъектом перцепции («был поражен», «мысленно видел») и субъектом речи выступает диегетический нарратор.

В прямой речи героини поведение мужа предстает не совсем логичным: с одной стороны, в ее восприятии он самолюбив и жесток, «ни перед чем не остановится», при этом «он согласен отпустить меня <на Кавказ>, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря» [11, с.541].

В заключительной части рассказа позиция мужа героини реализуется через восприятие нарратора, не принадлежащего миру текста. События, предшествующие самоубийству, даны в восприятии стороннего наблюдателя, не являющегося участником событий: «На другой день по приезде в Сочи он купался …в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал…, выпил бутылку шампанского, пил кофе… Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов» [11, с.544]. В данном случае нарратор предельно дистанцированно - с позиции стороннего наблюдателя - описывает самоубийство персонажа, т.е. состояние героя, а также мотивы его самоубийства недоступны пониманию нарратора. Кроме того, появление стороннего наблюдателя – экзегетического повествователя - можно рассматривать как прием, «имеющий целью затруднить понимание происходящего» [4, с.206], а также позволяющий рассказчику, который выступает в повествовании в качестве субъекта оценки в том числе и собственных действий, избавиться от роли субъекта оценки в ситуации самоубийства.

 Тот факт, что муж героини практически полностью лишен прямой речи в повествовании, не является субъектом мысли, оценки, наблюдения, а его чувства и переживания реализуются посредством внешнего описания, т.е. сквозь призму восприятия других участников повествования, позволяет отметить, что: 1) организация подачи в повествовании точки зрения мужа героини принципиально отличается от способа репрезентации в тексте позиции персонажа – рассказчика и позиции героини; 2) основой мироощущения мужа героини предстает сама героиня, забота о ней, любовь к ней («огляделся, хорошо ли носильщик ее устроил» [11, с.541], «он искал ее везде» [11, с.544], готов отпустить ее на юг, даже “что- то подозревая”). Его самоубийство в заключительной части рассказа может интерпретироваться как итог жертвенной любви в результате попытки взглянуть на ситуацию глазами жены, как способ освободить любимую женщину от своего присутствия («лучше смерть, чем эти муки» [11, с.542], - говорит героиня).

Иначе происходит реализация в повествовании позиция персонажа-рассказчика и позиция героини. Как уже отмечалось, рассказчик – участник описываемых событий, реализуется в тексте как основной субъект речи, восприятия, оценки. В качестве субъекта речи, мысли, оценки периодически выступает и героиня.

Сходство в способах репрезентации точек зрения рассказчика и героини демонстрирует сходство данных позиций и в смысловом плане. Каждый погружен в мир собственных переживаний настолько глубоко, что даже взаимная любовь не способна устранить из их мироощущения чувство одиночества. Оппозиция я/она, формирующаяся при описании событий в Москве, сохраняется и при описании воссоединения героев в поезде, и их жизни на Кавказе, свое пребывание на Кавказе они переживают по-разному: «удивительные облака… пылали так великолепно, что она порой …плакала: еще две, три недели – и опять Москва»[11, с.543] . Через несобственно-прямую речь происходит реализация в тексте позиции героини. Красивые виды Кавказа даны исключительно в восприятии персонажа-рассказчика.

Персонажу-рассказчику внутренний мир героини недоступен, он описывает ее состояние с позиции наблюдателя, участвующего в описываемых событиях, фиксирует ее чувства исключительно через внешние проявления этих чувств: «она была бледна прекрасной бледностью любящей женщины, и то, как она…спешила обнять меня потрясало меня жалостью и восторгом» [11, с.540]. «Войдя, она даже не поцеловала меня, только жалостно улыбнулась» [11, с.542]. Субъектом наблюдения и оценки состояния героини является принадлежащий миру текста повествователь, именно в его восприятии она бледна прекрасной бледностью, спешила, жалостно улыбнулась. Герой сосредоточен на собственных переживаниях и ощущениях: « Я … жил когда-то некоторое время возле Сочи,- молодой, одинокий….А теперь я там буду с тобой…»[11, с.541], предельно честно оценивает свой поступок – увезти любимую женщину от мужа: «Приехав в Москву, я воровски остановился в незаметных номерах…» [11, с.540], «надвинув на глаза шляпу и уткнув лицо в воротник»[11, с.541], « план наш был дерзок»[11, с.541]. Повествователь выступает в роли субъекта речи и субъекта негативной оценки собственных действий, что находит отражение и в отборе лексики (воровски, дерзок).

Таким образом, предметом повествования предстают переживания героя: его восприятие отъезда ,собственного поведения, погоды в Москве, а также его оценка мужа героини, ощущения от пребывания на Кавказе, при этом при описании состояния героини повествователь избирает принципиально внешнюю точку зрения. Примечательно, что героиня наделена в рассказе прямой речью, в которой преобладают предложения с личным местоимением «я»: «Я только на одну минутку» [11,с.540]; «я должна быть страшно осторожна» [11, с.541]; «я совсем не могла обедать» [11,с.542]; «я думала, что не выдержу [11, с.542], что также указывает на погруженность героини в собственные переживания. Преобладание высказываний, где героиня выступает не только субъектом сознания, но и субъектом речи указывает на отсутствие интроспективного погружения в сознание героини, некоторую дистанцированность повествователя.

Особым образом проявляются субъектные сферы персонажей и повествователя в пространственно-временном плане текста. Интересно, что один и тот же временной промежуток участники описываемых событий воспринимают по-разному. Героями время пребывания на Кавказе, т.е. «новый хронотоп (здесь- и- теперь: сложное, неоднородное внутреннее пространство), <…> феноменологически переживается как новый жизненный мир»[ 1,с.20] . Для персонажа-рассказчика Кавказ действительно предстает новым миром, будущее и прошлое отступают – описание природы Кавказа дается как вечное через доминирующий ряд глаголов несовершенного вида. Повествователь испытывает состояние абсолютной гармонии и счастья. При этом для героини характерно острое ощущение временного предела («Она плакала: еще 2-3 недели и снова Москва»! [11, с.543]) – новый жизненный мир героини не вытесняет из ее сознания прежний хронотоп, что делает ее ощущение времени и места более трагическим.

Для мужа героини, действия которого описываются в последней части рассказа сторонним наблюдателем посредством глаголов несовершенного вида (искал, пил, купался, брился), прошлое и будущее фактически тоже отступают, а новый жизненный мир останавливается и замирает.

Кавказ дается в восприятии персонажей, оказывает на каждого персонажа свое действие. Рассказчик и героиня поглощены собственными переживаниями, их объединяет время и место – Кавказ, но в своем переживании нового жизненного мира каждый из них остается один на один с собой, вопреки ожиданиям героя («тогда я был один, а сейчас буду с тобой» [11, с.541]), герой испытывает счастье, но при этом одинок в своем ощущении Кавказа: «Я просыпался рано и, пока она спала, шел по холмам в лесные чащи»[11, с.543].

Анализ взаимодействия представленных в тексте точек зрения позволяет увидеть смысловую многогранность художественного текста. История любовного треугольника прочитывается и как описание переживаемого тотального одиночества даже при взаимной любви, и как история жертвенной любви мужа героини, осознавшего необходимость освободить ее от собственного присутствия («лучше смерть, чем эти муки» [11, с.542] ), как история счастья главного героя (Москва-Кавказ), как история отчаяния офицера- мужа героини ( Москва – Кавказ), настолько глубокого, что даже вера в Бога не удерживает героя от совершения самоубийства, как история кратковременного счастья героини (Москва- Кавказ-Москва).

1. Зайцева Ю.Е. Время смысла: нарративный модус временной перспективы//Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология и педагогика.2018. Т.8. Вып.1. С.16-33.
2. Зинова Е.А. Проблема соотношения автора на примере романа А.И.Цветаевой «Аmor»//Филологические науки. 2015.N2(54) Февраль. С. 140-145.
3. Золотова Г.А., Онипенко Н.К. Сидорова М.Ю., Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004. – 541 с.
4. Падучева Е.В. Семантика нарратива//Падучева Е.В. Семантические исследования. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Языки славян-ской культуры, 2010. С.192-479.
5. Панченко Т.Ф., Нечаева Д.И. Книга И.А.Бунина «Темные аллеи» как метажанровое единство//Известия Восточного института.2016, N4(32).С10-21.
6. Саморукова Я.А.К вопросу об анализе художественного концепта//Вестник СПбГУ, серия9,2008. Вып.1, с.84-89.
7. Степанов С.П. Организация повествования в художественном тексте (языковой аспект). – СПб.: Изд –во СПбГУФЭ, 2002. – 188с.
8. Успенский Б.А. Поэтика композиции. – СПб:Азбука, 2000.-352с.
9. Шмидт В. Нарратология. М. Языки славян-ской культуры ,2003. – 311с.
Список источников
10. Л.Н. Андреев . Рассказ о Сергее Петровиче// Л.Н. Андреев. Рассказы, повести и фельетоны [Предисловие В.Н. Чувакова]. М., 1983. С.64-83.
11. И.А. Бунин. Кавказ//И.А. Бунин. Повести и рассказы. Л.: Лениздат, 1985. С.540-544.