Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки | Филологический аспект №4 (24) Апрель, 2017

От жеста к иллокуции

Чиронов Сергей Владимирович
Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) МИД России, г. Москва

Аннотация: В статье на основе данных корпуса описываются два случая семантического развития японских глаголов, изначально означающих коммуникативный жест, с формированием у них оценочного, а также речеактового значения. В постановочном плане рассмотрены предпосылки и ограничения для указанного перехода, представляющего собой один из значимых путей пополнения состава иллокутивных глаголов.
Ключевые слова: японский язык, коммуникативный жест, согласие и несогласие, иллокутивный глагол, лексическая семантика

Chironov Sergey Vladimirovich
Moscow state institute of international relations (MGIMO)

Abstract: This paper deals, using corpus data, with two cases of semantic development in Japanese verbs originally meaning communicative gestures which, subsequently, form assessive and illocutionary meaning. We posit some preliminary conditions and limitations for the transition of this sort – apparently an important source of the lexicon of speech act verbs.
Keywords: Japanese language, communicative gesture, (dis)agreement, illocutionary verb, lexical semantics

Рассматривая ранее выражения согласия и несогласия в современном японском языке [2], мы обошли вниманием ряд единиц, достойных отдельного изучения. Дело в том, что коммуникативные смыслы, связанные с реакцией на «входящую» (в том числе, но не только, от собеседника) информацию, в самых различных языковых культурах, как правило, допускают трансляцию их невербальными средствами, в том числе жестикуляцией. В настоящей статье мы коснёмся двух глагольных выражений, описывающих такого рода реакцию. Оба они связаны с движением головы. Как следует из анализа японских коммуникативных кинем [1], в системе японской невербальной коммуникации жесты именно этой группы занимают особое положение, в силу того, что мимические реакции у японцев в принципе довольно ограничены, жесты же руками по большому счёту зарезервированы для иллюстративных целей. По-видимому, этот специфический статус жестов с участием головы повлиял на природу описывающих их языковых средств, в которых проявилось интенсивное семантическое развитие с ослаблением привязки к жестовой моторике при усилении абстрактного оценочно-процедурного значения.

Выбранные нами выражения относятся соответственно к зонам сдержанно-положительной и сдержанно-отрицательной реакции. Первая выражается неглубоким кивком, обозначаемым глаголом unazuku. В «нулевом» виде данный глагол лишь описывает коммуникативный жест, проявляя свойственную такому употреблению сочетаемость. Так, в корпусе [7] видим его в цитатных конструкциях с формулами согласия или регистрации получения информации (un, un–un, hee, oo, soo da, naruhodo) [5], а также с наречиями образа действия, например, kokuri – идеофон, описывающий краткое энергичное кивающее движение головой. Совершенно иной функционал проявляется у потенциальной формы unazukeru, которая демонстрирует распределение, аналогичное с речеактовыми и ментальными глаголами согласия, например, sansei–suru, nattoku–suru/nattoku-ni iku: 愛しているよ」と口にするのはそのせいかもしれないと思うのである。自分の稼ぎでは埋めきれないところを、心と言葉で補おうとしているのではないか。そう考えると、、財布を全部妻に預けている日本の夫たちが、めったに「愛しているよ」といわないのも頷ける // Может быть, поэтому итальянцы часто говорят жёнам, как они их любят: словами, эмоциями пытаются возместить то, на что не могут заработать. Тогда можно понять, почему японские мужья, которые весь заработок приносят жене, нечасто произносят слово «люблю». (М.Яманэ «Итальянская кухня» 2001). Здесь ещё чувствуется связь с жестом, который невольно (даже не в присутствии собеседника) делает человек, принимая как убедительный некий тезис. Стоит, однако, обратить внимание на уже проявляющийся разрыв в употреблении с жестовыми глаголами, совершенно недопустимыми для русского языка (ср. *можно кивнуть с пониманием). Дополнительно ослабляется связь с легко визуализируемым жестом в случаях, когда конечный глагол получает прагматически обусловленные грамматические надставки, как правило, смягчающие категоричность высказывания, представляя позицию говорящего более обтекаемо: そう考えると、日本が江戸時代から世界的な清潔国家を誇ったことにも頷ける気がする。// Если так подумать, то, наверное, можно согласиться с тем, что Япония ещё с периода Эдо славилась как самое чистое государство в мире (М.Мимия «Долой часы» 2005), ср. ткж. 『一体、それをどこで撮影したのだ？』と暗に聞く質問も頷ける感じがする。// Такое чувство, что можно согласиться с невольно возникающим вопросом: а где это вообще снимали? (блог сайта «Яху» 2008).

Ещё более отчётливо отрыв от значения жеста проявляется в примерах с unazukeru в атрибутивной позиции, где глагол выражает исключительно оценочную установку говорящего. В русском, да и других языках упоминание в таком контексте жеста, кажется, выходит за рамки допустимой метафорики, создавая излишне «растянутое» ментальное пространство, отвлекающее внимание от хода повествования: 敵の正体が空賊だとしたら頷ける行動だ。// Если учесть, что противником были воздушные пираты, то это были оправданные действия. (Я.Кобаяси «Человек, который смотрел на море» 2002)

Выбор потенциальной формы представляется здесь весьма важным. Как показано в работе [3], для японского материала действует принцип, согласно которому в перформативных высказываниях потенциалис приемлем для выражения речевых действий, выгодных для собеседника. Заявляя о самой возможности такого действия, говорящий делает определённую уступку собеседнику, тем самым давая понять, что изначальная (или фундаментальная) его позиция иная. В этом выражение отличается от прямого индикатива, где имеется в виду полная идентичность позиций, ср. рус. с этим можно согласиться vs. я согласен. Таким образом, оба этих семантических компонента – согласие, а также проявление уступки как коммуникативное действие, то есть коррекция своих взглядов в выгодном собеседнику направлении, и составляют значение такой единицы (В более строгом вариианте анализа можно говорить о том, что факт согласия представляет собой ассерцию высказывания, тогда как воля говорящего согласиться приходится на пресуппозицию и сохраняется как элемент значения при отрицании, см. рус. не могу согласиться [хотя и хочу]). Выходит, речь не идёт о горячем, полном согласии, выражаемом с энтузиазмом, а лишь о готовности учесть мнение собеседника, без ангажирования на однозначную поддержку.

Немаловажно, что, как представлено в наших примерах, сам факт такого согласия тоже не представляется безусловным, причём в буквальном смысле – составляя аподозис условной конструкции с ментальным оператором kangaeru. То есть, согласие, само по себе неабсолютное, слабое, дополнительно обставляется допущениями неких предпосылок, которые, само собой, могут ещё оказаться неверными. Сходную функцию проявляет и постпозиционная частица mo, сопоставимая с рус. тоже/также, которая, входя в оформление тезиса (ср. рус. можно и так сказать), представляет его лишь как один из нескольких аргументов глагола, тем самым указывая на возможность других точек зрения. Даже если эти точки зрения не озвучены в заданном контексте, общий упор высказывания в результате ещё более ослабляется. Примечательно, что при поиске по форме глагола с адрессивом –mas– (показатель, соответствующий стандартному уровню этикетной вежливости в речи незнакомых людей, то есть, максимально приближенный к употреблению в реальном устном общении) практически все примеры включают mo. Прибавляются тогда также и экпрессивные финальные коммуникативные частицы ne и wa: たたでさえ安い賃金で「こき使われ」てムカついとるのに。辞める人が多いのも頷けますわ。// Просто бесит, как из тебя тут все соки выжимают за такие копейки. Неудивительно, что люди разбегаются (блог сайта «Яху» 2008).

В протиположной семантической зоне сходное поведение проявляют фразеологические соматизмы kubi–o kashigeru, kubi–o hineru, которые указывают на специфический жест, выражающий сомнение, скептическое отношение к «входящему» тезису: голова склоняется в сторону, при этом подбородок заводится в обратном направлении и несколько подаётся вперёд [1]. В качестве семантического инварианта фиксируется указание на данный жест, сопровождаемое обстоятельствами образа действия («с каким видом» и др.), а также цитатными конструкциями с такими формулами удивления, недоверия, как masaka, haa [4]. Однако кроме этого мы опять сталкиваемся с употреблением в атрубитивной позиции, применять в которой жестовый глагол для многих языков будет во всяком случае неестественным: 正直、投手起用に首をかしげるところが多かったですね。Честно говоря, в использовании питчеров было много моментов, {которые вызывают вопросы/*от которых склоняешь голову набок} (форум «Яху тиэбукуро» 2005).

Заметным отличием от unazukeru, однако, становится отсутствие случаев употребления непосредственно в составе перформативной формулы (помимо косвенного варианта с атрибутивной конструкцией). Об этом, в частности, говорит отсутствие в корпусе вхождений с адрессивом –mas– (единственный случай представляет собой описание реакции 3-го лица). Максимум, которого достигает в семантическом развитии глагольное выражение, – это выражение позиции 3-го лица или обобщённо-личной: 最近、アメリカでも感染牛が見つかりましたがアメリカ・カナダでは１９９４年から自主規制、１９９７年には完全禁止されており、何故今頃になって見つかったのか専門家達は首をひねっている状況らしい// Недавно в США снова были обнаружены заражённые коровы, но ведь с 1994 года в США и Канаде были введены самоорганичения, а с 1997 действует полный запрет. Вот у многих специалистов, похоже, и вызывает недоумение, почему же это произошло только сейчас? (форум «Яху тиэбукуро» 2005).

Следует обратить внимание на то, что данный жест сам по себе не может трактоваться как однозначно отрицательное отношение к принимаемому тезису, а лишь как выражение недоверия, удивления, скепсиса. Субъект лишь «крепко задумывается» над услышанным, выказывая стремление сделать собственный вывод, что, конечно, уже выводит его из каких бы то ни было ангажементов в отношении принятия точки зрения собеседника. Правда, в динамике диалога выражаемое таким образом отношение должно говорить как минимум о несовпадении линии размышления, развиваемой другим говорящим, с позициями реагирующего, что потенциально способно привести к несогласию, которое, возможно, получит более чёткое выражение. В силу этого само такое экстралингвистическое действие, конечно, воспринимается как нарушающее социальное лицо собеседника. Поэтому указывающее на него выражение (согласно предсказаниям для перформативных конструкций) и в перформативе, и в прочих позициях встречается в обрамлении показателей, свидетельствующих о вынужденности данной реакции: でもなぜ冬に？と首をひねってしまう。// Но почему же зимой? – невольно возникает вопрос (М.Исии «Наблюдения за насекомыми» 1996), ср. アイシャもそこまで言われるとただ首をひねるしかなかった。//Айше в ответ оставалось лишь молчать, всем своим видом показывая, что она не убеждена (блог сайта «Яху» 2008). Правда, немногочисленность подобных примеров вполне коррелирует с малой степенью ущерба для социального лица собеседника.

Об указанном значении жеста свидетельствуют развёрнутые цитатные конструкции, предшествующие глаголу, в которых чаще всего встречаются переспросы, уточняющие вопросы, притом обычно отрывистые, резкие, лишённые этикетного оформления, свойственного процессу «совместного поиска истины» собеседниками-японцами: 私が？/何が？= я?… / что именно?… Обнаруживаем мы и сентенции типа 理解できない= не могу понять. Впрочем, поскольку зачастую бывает довольно трудно представить, чтобы говорящий чисто технически мог задавать такого рода уточняющие вопросы, сопровождая их описываемым жестом, нельзя исключать, что в данном случае соединение в цитатной конструкции двух языковых средств является продуктом своего рода интерпретирующего монтажа, добавляющего один из компонентов языковой репрезентации для большей наглядности описываемого. Соответственно, «добавкой», производимой «для ясности», может быть как вопрос, который лишь имелся в виду, но не был озвучен, так и жест, упоминаемый в фигуральном смысле. В последнем случае мы вполне можем говорить о семантическом развитии жестового глагола, отрывающегося от изобразительной функции, переходя в разряд средств описания позиции и выражения оценочности.

Двумя рассмотренными выше случаями ряд жестовых глаголов, переосмысливаемых как указание на реакцию или позицию, не ограничивается, см. более подробные данные в [1]. Однако даже по самым предварительным наблюдениям, известной степени самостоятельности, отрыва от жестового образа достигают лишь немногие из них. Так, в составе перформативной формулы, пожалуй, можно привести употребление лишь единицы (moo) o–te–age da! = всё, я сдаюсь!/^?я умываю руки/*(досл.) я поднимаю руки! То есть, при всей распространённости такой разновидности метонимии, как переход от обозначающего (знака, signifiant) к обозначаемому (значению, signifié) очевидно существование неких ограничений, не исключено, что связанных с прагматической целесообразностью закрепления такой единицы в арсенале выразительных средств языка. Среди таких условий продвижения жестового глагола в разряд оценочных, а затем и речеактовых нужно выделить, с одной стороны, репрезентативность, т.е. способность жеста полным и ясным образом выразить речевую интенцию, а с другой – степень заполненности соответствующей позиции в лексиконе или, в иной формулировке, – насыщенности соответствующего лексико-синонимического поля. В отношении первого типа выражений, как представляется, сам по себе кивок, выражающий не согласие или самоидентификацию реагирующего с представленным тезисом, а приём информации к сведению, представляет собой достаточно яркий и чёткий жест, покрывающий, к тому же, большее пространство, чем любой отдельно взятый речевой глагол, чтобы его можно было «взять на вооружение» как обозначение определённой речевой реакции. Ключевым фактором, несомненно, явилась неокончательность ангажировки субъекта реакции на определённую позицию. В результате всех описанных многоступенчатых ослаблений речевая формула о «допустимости кивка» стала действовать как минимальный уровень согласия, выгодно заполнивший востребованную нишу в ряду обозначений средств японоязычной коммуникации. Это подтверждают данные употребления в такой конструкции «полновесного» речеактового глагола sansei–suru = соглашаться: в корпусе мы находим всего три вхождения с употреблением потенциалиса с адрессивом, тогда как все из 6 примеров без следов этикетной вежливости не относятся к первому лицу, а два из них вовсе представляют собой рассуждения метаязыкового характера, как раз проблематизирующие данную формулу.

Что касается жеста с обратным, скептическим значением, то здесь, наборот, мы видим недоразвитие перформативных, речеактовых значений при заметном распространении альтернативной «концептовой» речевой формулы gimon–niomou = вызывает вопросы/ сомневаться (47 вхождений с адрессивом). Представляя собой более прямую, жёсткую опцию в наборе коммуникативных реакций перформативного типа, по-видимому, она лидирует в тех ситуациях, где коммуниканту по большому счёту нечего терять, раз уж «лицу» собеседника так или иначе нанесён ущерб. Жестовый же глагол, среди прочего, остаётся преимущественно употребимым для контекстов, где описывается реакция третьего лица, отчасти, насколько можно предположить, в силу ограничений на использование в таком случае в японском языке психологических предикатов. Последнее обстоятельство, кстати, в целом представляет собой ещё один фактор, благоприятствующий замещению ментальных и речеактовых глаголов жестовыми.

Приведённые данные, включая контексты, где глагол, происходящий от названия жеста, был бы неприемлем для русского и некоторых других языков, заставляют по-новому взглянуть на проблему «изображаемого» и «изображающего» в паре «язык – ментальные состояния», о которой рассуждал в своё время О.Дюкро [6]. Так или иначе, примечательно, что такого же развития, как упомянутые нами, вовсе не получают в японском языке ни глаголы-обозначения жестов с семантикой интенсивного согласия, ни – эмфатического отрицания. Нелишне будет заметить, что и сами эти жесты, по нашим наблюдениям, если и присутствуют в арсенале японского коммуниканта, то не входят в «костяк» наиболее распространённых. Таким образом, в выборе наиболее полно обыгрываемых в языковой «драме» единиц – жестов, чьё название «получает повышение» до статуса оценочных и речеактовых глаголов, японский коммуникант демонстрирует предпочтение косвенным, контекстно зависимым средствам с большой долей «доопределяемого» исходя из общего фона знаний членов ограниченной группы.

1. Резникова Т.Б. Словарь языка японских жестов / Т.Б. Резникова. – М.: Издательство ВКН, 2016. – 144 с.
2. Чиронов С.В. Иллокутивные глаголы (не)согласия в японском языке/ С.В.Чиронов // Слово, высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах. Материалы VIII международной конференции, Челябинск, 20-22 апреля 2016 года. - Челябинск: Энциклопедия, 2016. - С. 305-311.
3. Чиронов С.В. Перформативные высказывания в японском языке / С.В.Чиронов // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 1-1 (67). — С. 187-194
4. Чиронов С.В. Прагматика выражений удивлённого переспроса в японском языке. // С.В.Чиронов// Филологические науки. Вопросы теории и практики. - 2015. - № 11 (2). - С. 198-203.
5. Чиронов С.В. Японские коммуникативы со значением приема информации: иллокутивный потенциал / С.В.Чиронов // Филологические науки в МГИМО. – 2016. – №7. – С. 50-68.
6. Ducrot O. Dire et ne pas dire. Paris, Heineman.- 1972. - 238 p.
7. 現代日本語書き言葉平均コーパス (Взвешенный корпус письменных источников современного японского языка) [Электронный ресурс] URL= http://www.kotonoha.gr.jp/shonagon/search_form (дата доступа 20.04.2017)