Теория языка | Филологический аспект №4 (24) Апрель, 2017

Особенности понимания поэтической символики хокку

Большова Анна Юрьевна
Кубанский государственный университет, РФ, г. Краснодар

Аннотация: Исследована специфика символической организации хокку, основанная на дзен-буддийской философии созерцания. Проанализирована сущность хокку как знака, в котором отсутствует условная связь с объектом и означающее соответствует означаемому. Мир слов в этом случае представляет собой самостоятельную действительность, позволяющую субъекту восприятия уйти в глубины собственного сознания и приводящую в конечном итоге к медитации. В понимании поэтической символики хокку акцент ставится на субъективном, психическом начале реализации внутреннего опыта личности в символических структурах.
Ключевые слова: символическая организация хокку, означающее, означаемое, смысл, философия созерцания, психологический детерминизм, отсутствие рационалистического начала в постижении бытия, иррациональное начало в постижении истины

Bolshova Anna Yuryevna
Kuban State University, Russia, Krasnodar

Abstract: The article investigates the specificity of the symbolic organization of haiku that is based on Zen Buddhist philosophy of contemplation. The author studied nature of haiku as a sign in which there is no conditional link with the object and the signifier corresponds to signified. The world of words in this case represents it’s own reality which allows the subject of perception to go into the depths of his own consciousness and leads ultimately to meditation. In understanding the poetic symbolism of haiku the subjective, psychological beginning of the implementation of the internal experience of the individual in symbolic structures is underlined.
Keywords: the symbolic organization of a haiku, signifier, the signified, significance, the philosophy of contemplation, psychological determinism, the absence of sound beginning in understanding of life, irrational start in understanding the truth

Символическая организация хокку представляет собой явление, уникальное в поэтическом пространстве поступательного освоения действительности креативным сознанием. Интерпретация хокку, обусловленная спецификой восточной поэтической символики, напрямую связана с ценностно-мировоззренческой ориентацией субъекта восприятия.

Хокку как искусство, выражающее дзен, не обладает ярко выраженной символичностью в ее традиционном понимании. В трехстишиях японской поэзии практически отсутствует репрезентативность. Т.е. знак, или репрезентамен (по Ч.Пирсу), не является тем, что «обозначает что-либо для кого-нибудь в определенном отношении или объеме»; он несоздает «в уме человека равноценный знак или, возможно, более развитый знак», т.е. интерпретанту в ее классическом представлении; в хокку отсутствует идея как основа репрезентамена, по Ч.Пирсу, связывающая знак с объектом [10, с. 177].

Эта особенность т.н. инверсии символа и смысла известна европейскому сознанию. Например, рассуждая о воздействии символов, А.Н.Уайтхед пишет: «Если вы – поэт и хотите написать лирическое стихотворение о деревьях, вы пойдете в лес с тем, чтобы деревья могли внушить вам подходящие слова. Поэтому для поэта в состоянии экстаза, – а может быть, агонии, – деревья являются символами, а слова – смыслами. Он концентрируется для того, чтобы извлечь слова» [14, с.13]. В этом случае главные философские противоположности – субъект и объект, природа и дух – по существу и попарно одно и то же, и также очевидно пересечение данной позиции с философией дзен.

В традиционном понимании символ находится в условной связи с объектом. Если символика поэтического текста организует образы посредством высокой степени смысловой концентрации (одно и то же означающее может соотноситься для субъектов коммуникации со множеством означаемых), то в краткости и лаконичности стихотворной формы хокку происходит разрушение символа, «атакуется сам символ как семантическая операция» [2, с. 96], означающее соответствует означаемому, в результате чего в хокку человек получает возможность уйти от действительности в мир слов, к глубинам собственного сознания. Дзен-буддийская интуиция, будучи напрямую связана с преодолением факта «всякого рода концептуального посредничества», в своей попытке понять факты жизненного опыта опирается на чувство первоначальной целостности, пробуждаемое хокку у читателя-реципиента: «…Дзэн питает отвращение к посредничеству. Он советует своим последователям вступать в непосредственный контакт с интересующими их объектами, что бы они собою не представляли. В дзэн-буддийской практике мы часто говорим об отождествлении, но это слово страдает неточностью. Отождествление предполагает противопоставление этих двух понятий, субъекта и объекта, но в действительности с самого начала не существует никаких противоположных друг другу величин, к синтезу которых должен стремиться дзэн. Еще лучше сказать, что никогда не существовало разделения между объектом и субъектом, и всякое разграничение и разделение, которое имеет место или, точнее, которое мы производим, является более поздним творением, хотя понятие времени не должно сюда включаться. Таким образом, целью дзэна является возрождение чувства первоначальной целостности, что, иначе говоря, означает возвращение к первозданному состоянию чистоты и «прозрачности» [11, с. 250]. Значит, чтобы понять Дзен и понять хокку, – нужно принимать непосредственно, сразу, не тратя время на размышления, не прикидывая, не взвешивая, ибо, как говорит Дзен, пока мы это делаем, объект, который мы ищем, ускользает от нас: «Доктрина непостижимого и безотлагательного постижения истины является неотъемлемой частью дзена» [11, с. 264].

 Образы природы в хокку – это не столько изображения, сколько «сама природа», поскольку «даосизм, конфуцианство и дзен выражают склад ума, который чувствует себя во Вселенной как у себя дома и воспринимает человека как неотъемлемую часть окружающей его среды» [15, с. 256]. Поэтому даосский духовный образ мысли формирует особый путь постижения тайны бытия – «путь преграждения смысла» [2, с. 93]. Обращенная к практике созерцания философия дзен погружает читателя хокку в момент «здесь и сейчас», который не называет и не объясняет, а показывает и передает. «Дешифрующие, формализующие или тавтологичные пути интерпретации, которые у нас предназначены для того, чтобы проникнуть в смысл, то есть завладеть им посредством совращения – а не вырвать его и отбросить в сторону, как зуб практикующего дзен, твердящего абсурдный коан, – все эти интерпретации могут лишь обходить хокку», – говорит Р. Барт [2, с. 92]. Поэтические шедевры хокку, задерживая наше внимание на выбранных поэтом фрагментах действительности, демонстрируют буддийскую практику созерцания, отрешенности, глубокого сосредоточения, приводящих в конечном итоге к медитации.

Иррациональное начало в постижении истины являет в хокку как произведении искусства непосредственность и внутреннюю чистоту поэтического осмысления мира. Ценностно-смысловой аспект поэтического дискурса хокку обусловлен даосским духовным образом мысли: важно не то, что следует и не следует делать, а – как делается дело и что при этом чувствуется; как в мире, которому человек принадлежит, над ним не господствуя, рождается событие [11; 15].

В философии дзен преобладает иррациональность, необъяснимость. Медитация  в дзен основана на концентрации внимания на каком-либо объекте или мысли, при этом мысли также считаются иллюзорными. Дзен, находясь за пределами логики, считает, что лишь духовный опыт может привести к постижению истины. Дзен отказывается от любых текстов и обсуждений, считается, что истина не может быть выражена словами. Дайсэцу Тайтаро Судзуки пишет: «…если бы меня спросили, чему учит дзен, я бы ответил, что он ничему не учит. … Дзен только указывает путь. …В дзэне нет бога, которому можно было бы поклоняться, нет также никаких церемониальных обрядов, ни земли обетованной для отошедших в мир иной, и, наконец, в дзэне нет также такого понятия, как душа, о благополучии которой должен заботиться кто‑то посторонний и бессмертие которой так сильно волнует некоторых людей. Дзэн свободен от всех этих догматических и религиозных затруднений. … Дзэн не имеет дела ни с утверждением, ни с отрицанием. Когда что‑либо отрицается, то само отрицание уже включает в себя противоположный элемент. То же самое может быть сказано и об утверждении. … Дзэн – это дух человека. Дзэн верит во внутреннюю чистоту этого духа и его божественность» [11, с. 16-17]. Поэтому так четко определяет сущность хокку Р.Барт: «…хокку воспроизводит указательный жест маленького ребенка, который на что угодно показывает пальцем (хокку не привязано к субъекту), говоря: это! таким непосредственным движением (то есть лишенным всякой опосредованности: знанием, именованием, обладанием), что указание выявляет тщетность какой бы то ни было классификации объектов: ровным счетом ничего особенного, говорит хокку, в согласии с духом дзен: событие не относится ни к какому виду, особенность его сходит на нет; подобно изящному завитку, хокку сворачивается вокруг себя самого, след знака, который, казалось, намечался, стирается: ничто не достигнуто, камень слова был брошен напрасно: на водной глади смысла нет ни кругов, ни даже ряби» [2, с. 107]. Застрахованность от бесконечного количества символических смыслов, отсутствие всяческой смысловой опосредованности в хокку, а поэтому застрахованность от какого-либо искажения реальности – и в то же время легкость, неотягощеность при восприятии – Р.Барт называет хокку «вспышкой», которая «подобна фотографической вспышке, когда фотографируют очень старательно (в японском духе), забыв, однако, зарядить аппарат пленкой» [там же] – все это дает основание говорить об уникальности воплощения дзен в хокку, о проявлении в стихотворной форме той самой внутренней чистоты и божественности духа, в которых проявляется дзен.

Искусство, выражающее дзен, является для нас прямым и непосредственным способом его восприятия. Отсутствие рационалистического начала в постижении бытия, прагматика духовного освоения действительности присутствует в тематике стихотворений жанра хокку:

Ничегошеньки нет

В моем доме – только прохлада

И душевный покой… [16: Исса]

В лачуге моей     

Для гостя одна отрада –

То, что малы комары… [16: Басё]

Простота и незамысловатость каждодневного быта предстает объектом вдохновения для поэтов хокку. Духовное совершенство никак не обусловлено материальным комфортом и богатым убранством жилища для последователей дзен.

Плетень не чиню

Пусть чаще в гости приходят

Оленята из леса! [16: Сора]

Погляди, улитка,

Погляди, как тень твоя

Ползет за тобою! [16: Исса]

Муху прихлопнул –

И при этом задел ненароком

Цветочек в траве. [16: Исса]

Совершенно иррациональное восприятие действительности определяет выбор объектов поэтического осмысления в хокку: оленята из леса, забредшие в селение; тень ползущей улитки; случайно задетый цветочек в траве. Тот самый «указательный палец ребенка», бесцельно и почти случайно показывающий в произвольном направлении, открывает красоту и значимость обыденных вещей, способных вдохновить поэтическое воображение сочинителя хокку.

Тематически хокку не существует вне обращения к природе. Одним из основных образов хокку, его семантическим центром является т.н. «сезонное слово», эмблематически обозначающее время года. Это «нервный узел, который вызывает у читателя ряды определенных образов» [5, с. 195]. Цель поэзии хокку, как отмечают исследователи японской поэзии, ссылаясь на классиков жанра, – «создать многочисленные образы, человеческие и данные небом, связанные со сменой времен весны, лета, осени и зимы» [там же]. Поэты хокку, изображая «цветы и птиц, ветер и луну», вкладывали в строчки недоговоренность и недосказанность философии дзен, так что можно говорить о двойственности в восприятии хокку – о реальных вещах и об ассоциациях, возникающих у читателя в связи с представленными в тексте образами.

Основное свойство хокку, как считают исследователи, состоит в том, что оно драматически коротко, и такая сжатость пространства создает особый тип вневременного поэтико-лингвистического поля: «Краткость хокку не является формальной; хокку не есть некая богатая мысль, сведенная к краткой форме, оно есть краткое событие, которое вмиг находит единственно возможную форму выражения» [2, с. 96]. Точность хокку, являющая мастерство поэта сказать небольшим количеством знаков многое, превращает его в своей краткости в музыку: «в этой точности есть, по-видимому, что-то музыкальное (что-то от музыки смыслов, а не звуков): в хокку есть та же чистота, сферичность и пустота, что и в музыкальной ноте» [2, с. 97]. Поэт не может – в пределах дозволенной формы – дать многостороннее изображение и пространно, до конца развить свою мысль. В каждом явлении хокку отмечает только его кульминационный пункт – момент, связанный с возникновением удивления у поэта. Стихам хокку присуща та же вдохновенная объективность, что и удивлению, выраженному ребенком. В этом своеобразие поэтики хокку, обусловленное его предельной краткостью.

Интерпретация символики хокку сводится к непосредственной констатации того, что показано в стихотворении, к его повторению, к вслушиванию в его звук: «хокку необходимо повторять дважды, как эхо; проговорить эту речевую зарисовку лишь один раз — значит привязать смысл к удивлению, к точке, к внезапному совершенству; произнести ее множество раз – значит постулировать, что смысл еще необходимо раскрыть, намекнуть на глубину; между тем и другим – эхо, не единичное, но и не слишком долгое, подводит черту под пустотою смысла» [2, с. 97]. Старинные хокку имеют большое количество попыток осмысления, интерпретаций, комментариев, возможность существования которых дает богатый подтекст нарисованных в хокку пейзажей. Глубина подтекста свидетельствует о поэтическом мастерстве хокку, а намек, недоговоренность становятся самобытными средствами поэтической выразительности японской поэзии.

Мотив одиночества присутствует в стихотворении Дакоцу, и ничто в хокку не говорит об этом прямо, есть только изящная зарисовка, позволяющая читателю в воображении увидеть наступившую осень в глазах цикады:

Цикаду поймал,

Взглянул ей в глаза и понял –

Приходит осень… [16: Дакоцу]

Символическая сущность хокку, которые «ничего не говорят», т.е. не являются философским комментарием к жизни, организует такое художественное видение мира, где поэтически воплощенное «чувство дзен» испытывает потребность выразиться в духе «ничего особенного». Образы, выписанные в хокку, как в живописи, выражают только отмеченный, зафиксированный, показанный в стихотворении момент:

Тишина вокруг,

Погружается лист каштана

В ручей прозрачный. [16: Сехаку]

Летняя ночь.

Два маленьких домика смотрят

На цветущий луг… [16: Исса]

В западной традиции, стремящейся наполнить всякую вещь смыслом, эти хокку с их простыми выражениями могут быть максимально нагружены символическим содержанием. Традиционное западное мировидение отдает предпочтение детерминистской позиции в определении смысла хокку. В поисках скрытых причинно-следственных связей реципиент-интерпретатор приходит к совершенно непредсказуемым символическим открытиям, обнаруживая т.н. «вторичный (скрытый) смысл» как производный от «первичного». На европейский манер, краткость и лаконичность формы могла бы служить показателем афористичности мысли. Однако развитие хокку, связанное во многом с заслугой Мацуо Басё, тяготело к потребности выразить в поэзии «ничего особенного»: написать хокку, по словам Басё, может только пятилетний ребенок» [15, с. 267]. Удивление, выраженное ребенком, наполняет поэзию хокку. Эти стихи «возвращают нас к тому чувству мира, которое рождалось в нас, когда мир впервые вставал перед нашим изумленным взором» [15, с. 268]. Так проявляется в хокку философия дзен – одна из важнейших школ китайского и всего восточно-азиатского буддизма, школа мистического созерцания, учение о просветлении, появившееся на основе буддийского мистицизма. Этимология этого слова (дзен), восходящего своими корнями к санскритско-палийским источникам, трактуется как «глубокое сосредоточение, медитация, созерцание», а также «отстраненность или избавление». Другое название дзенской традиции – Сердце Будды, означающее любовь и великое сострадание. Мацуо Басё был приверженцем дзен и сумел при помощи своей поэзии отобразить «сущность просветленного взгляда на природу» [7, с. 249]. Самым известным выражением такого взгляда считается следующее хокку:

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка.

Всплеск в тишине.[17]

В нем, по выражению Р.Барта, происходит наиболее последовательное художественное воплощение дзенской борьбы с «недоброкачественным» и «избыточным» смыслом: «Когда говорят, что шум прыгающей лягушки пробудил Басе к истине дзен, то надо понимать (хотя это и будет еще слишком западной манерой выражаться), что Басе нашел в этом звуке не какой-то мотив «озарения» или символического подъема всех чувств, но скорее предел языка… …то, что полагается, не должно разворачиваться ни в речи, ни в конце речи; то, что полагается, непрозрачно, и нам остается лишь повторять это вновь и вновь» [2, с. 94-95].  Чтобы понять смысл хокку, «нужно не разгадать его, как если бы он имел скрытый смысл, и даже не проникнуться его абсурдностью (которая все еще остается смыслом), но бесконечно его пережевывать, «до тех пор пока не сплюнешь зуб» [там же]. При повторном предъявлении хокку увеличивает свою значимость. Чтобы понять хокку, нужно читать медленно, наслаждаясь прекрасными образами, как будто набросанными на листе бумаги едва различимыми, легкими штрихами кисти.

Посредством хокку происходит формирование духовной реальности, особого уклада сознания, ради которых читатель-реципиент погружается в медитативное пространство. К.Г.Юнг в предисловии к работе Д.Т.Судзуки «Основы дзен-буддизма» отмечал психологические особенности дзенского мироощущения: «Конечно, мы никогда не сможем решить с определенностью, действительно ли личность «просветлена» или «спасена», или она просто вообразила себе это. Мы не имеем критериев для этого. Более того, мы достаточно хорошо знаем, что воображаемая боль зачастую гораздо болезненнее, чем так называемая реальная, ибо первая сопровождается моральными страданиями, причиной которых является вытесненное чувство тайного самообвинения. Поэтому здесь следует говорить не о действительных фактах, а о духовной реальности. Воображение само по себе является психологической данностью, и поэтому, назвать ли просветление реальным или воображаемым, совершенно безразлично» [11, с. 5-6]. Одна из важнейших категорий восточной философии – Дао – Путь – «Бесконечно Великое и Нежное Существо, Бог в аспекте Творца» – предполагает развитие себя в качестве духовной сущности, в качестве Любви (Бог есть Любовь) и своеобразно преломляется в запечатленном мгновении прозрачного, мимолетного хокку.

Мацуо Басё рисует свой мир, захватывающий сознание европейского читателя удивительной прозрачностью смысла и философской ёмкостью. В его стихах иногда присутствуют образные средства, придавая обрисованным картинкам утонченную лиричность. Метафоричность стихотворений Басё отличается легкостью, не утяжеляет созданные поэтом образы, а, напротив, придает им необыкновенную завершенность, способствует динамике отношений между обозначенными объектами, помогает читателю-реципиенту сконцентрироваться на изображаемом, чтобы проникнуть в его суть. Стихотворения Басё – поэтические картины, набросанные штрихами, способные разбудить воображение читателя, чтобы он смог постичь глубокий философский смысл обыденных вещей:

Уж осени конец,

Но верит в будущие дни

Зеленый мандарин.[17]

Олицетворение придает ёмкость и развернутость образу, нарисованному в хокку: зеленый мандарин верит. Но даже воздействие художественного приема не выводит читателя-реципиента на сознательный уровень анализа данной стихотворной формы. Восприятие хокку не требует целенаправленных усилий и намеренной концентрации внимания. Дао как методология духовного совершенствования человека учит: «Мудрый верит не только своим телесным глазам – и поэтому видит ясно» [15, с. 273]. Можно предположить, что концепция созерцательности реализуется хокку на подсознательном уровне: перед нами лишь мимолетные фразы, навеянные увиденным.

Грусть звучит в философских размышлениях Мацуо Басё:

Жизнь свою обвил

Вкруг висячего моста

Этот дикий плющ.[17]

Все стихотворение напоминает развернутую метафору, выстроенную вокруг образа дикого плюща. Единственный глагол-предикат обвил употреблен в прямом значении, но ассоциируется в рамках разворачивающегося образа с глаголами растратил, упустил, потерял, хотя плющ по-другому существовать не может. Слово жизнь служит импульсом, который поэт посылает читателю для получения возможных представлений и ассоциаций, возникающих в связи с написанным образом вьющегося дикого плюща. Грусть поэта содержится уже в тексте и передается восприятию читателя, формируя поэтический дискурс.

Механизм понимая хокку исследователи связывают с пониманием ассоциаций. Один из известных поэтов ХХ века Такахама Кёси писал о двойственной природе хайку: «…Говорим о цветах и птицах, и в глазах запечатлевается пейзаж, слагаем стихи, и в сердце возникает восклицание…». «…Хотя изображаем одну травинку, но в ее тени невозможно скрыть трепещущие чувства поэта». «…На поверхности нет чувств, а есть цветы; чувства скрыты внутри и влагой, звуками, мелодией проступают на поверхности стихов…» [6, с. 124]. Недоговоренность будит мысль читателя, дает определенное направление внутренней работе.

Под вишней сижу.

Всюду – в супе и в рыбном салате –

Лепестки цветов… [16: Басё]

Такой способ изображения требует от читателя максимальной активности, втягивая его в творческий процесс, дает толчок его мысли, будит воображение. Поэт не развертывает перед читателем всей панорамы возможных представлений и ассоциаций, возникающих в связи с данным предметом или явлением, а только посылает импульс. Японская поэтика требует встречной работы мысли читателя – только в этом случае можно говорить о моменте понимания символики хокку.

Р.Барт говорит об эффекте зеркального отражения в хокку, которое «ничего не схватывает, но и ничего не отталкивает», «принимает, но не удерживает» – «хокку заставляет нас вспомнить о том, чего с нами никогда и не случалось; в нем мы узнаём повторение без начала, событие без причины, память без личности, речь без сцеплений» [2, с. 101]. В хокку читатель-реципиент воспринимает не только образы природы в виде номинаций, но осознает их как наиболее идеальные ее образы, метаобразы, скрывающие чувства поэта. Цель читателя в процессе понимания – проникнуть в тайну этих чувств: «Хорошее хокку – и об этом должен помнить слушатель не-японец – подобно камешку, брошенному в заводь ума слушателя: оно вызывает ассоциации в зависимости от богатства его собственной памяти» [15, с. 268]. Ценностно-смысловой аспект поэтического дискурса хокку обусловлен даосским духовным образом мысли: важно не то, что следует и не следует делать, а – как делается дело и что при этом чувствуется; как в мире, которому человек принадлежит, над ним не господствуя, происходит нечто удивительное и прекрасное, являющее собой событие  [11; 15].

Исследователи отмечают, что в стихотворении хокку всегда присутствуют два взаимодействующих плана – всеобщий, космический и ближний, конкретный. Через «сезонное слово», обязательное для каждого стихотворения, всеобщий, космический план соотносит хокку с миром природы в самом широком смысле. «Сезонные слова», или темы, почти автоматически воссоздают определенные картины природы и вызываемые ими чувства. Другой план хокку – конкретный, предметный, осязаемый мир четко обрисованных (вернее, названных) вещей – представлен понятной каждому читателю обыденной, повседневной лексикой, привлекающей внимание простотой и доступностью понимания. В таком стихотворении не нужно ничего объяснять, каждому известны подобные картины, поэтому ассоциации разворачиваются сами собой.

Момент созерцательности доминирует при восприятии хокку и подталкивает читателя к погружению в медитативное состояние, вызванное яркими, четко нарисованными образами, способными вызвать не просто ассоциации, а когда-то пережитые в реальной жизни физические ощущения. Отсюда возможность и необходимость для читателя-реципиента постоянно повторять хокку, моделируя посредством трехстишия свою собственную реальность в попытке разглядеть истину и обретая тем самым духовный опыт. В этом прагматика хокку и в этом его аксиологическая сущность.

Пониманием чувств поэта заняты мы, рассматривая картинки хокку:

Слышно, как под окном

Падают наземь каштаны.

Луна сквозь полог дождя…[16: Усэн]

В этом стихотворении живет звук – каштаны падают на землю. Мы слышим этот звук. Это пришла осень. Падающие каштаны – эта умело выбранная, увиденная поэтам деталь создает картину осени. Чувствуется тишина, только мелкий шелестящий осенний дождь и в нем звук падающих каштанов. Природа словно замерла в грустной неподвижности, боясь нарушить сложившуюся гармонию звука. Поэтический образ чуть намечен, дан едва уловимыми штрихами, но обладает большой ёмкостью, четкостью обрисованных силуэтов. Кажется, что ты смотришь ночью в окно, прозрачность выбранных поэтом простых слов передает грустную неподвижность зимней природы. Ни одного лишнего штриха. И не о грусти природы это стихотворение – о своей собственной грусти написал этот шедевр поэт.

Звезды в пруду.

Мелко-мелко дрожат отраженья –

Зимний дождь идет…[16: Сора]

Стихотворение напоминает рисунок тушью, ничего лишнего, все предельно просто. Нарисована зимняя картинка – об этом говорят «выполненные штрихами» детали и сезонное слово «зимний». Зимний холод, промозглый, сырой воздух, природа пребывает в грусти – все это чувствуется, читатель словно созерцает отраженные в пруду звезды в мелком дрожании воды. Поэтический образ завораживает, уводит за собой, погружая читателя в медитативное состояние – здесь возникает событие, прекрасное и невероятно глубокое по содержанию. Однако рисунок предельно конкретен и лаконичен. Поэт изобразил реальный пейзаж, а через него – свое душевное состояние. В стихотворении нарисовано одиночество, мы чувствуем его и дополняем полученное нами состояние собственными переживаниями и опытом.

Р.Барт отмечает: «Западное искусство превращает «впечатление» в описание. Хокку же никогда не описывает: это искусство антидескриптивно, ибо всякое состояние вещи оно немедленно, неотступно и победоносно превращает в хрупкую сущность появления: это мгновение — в буквальном смысле «неуловимое», — когда вещь, которая уже является всего лишь языком, начинает превращаться в речь, переходить из одного языка в другой, — и предстает нам как воспоминание об этом будущем, тем самым упреждая его. В хокку существенно отнюдь не только событие, …но также и то, что, как нам кажется, является скорее призванием живописи, небольших картинок, каких много в японском искусстве» [2, с. 98].

Японская поэзия глубиной символической организации похожа на древнюю японскую живопись, где по правилам «следует изображать только часть того, что видит художник, оставляя место на живописном поле для ничем не заполненного белого пятна, которое обладает не меньшим значением, чем само изображение» [9, с. 371]. «Такая пустота смотрится частью картины, а не просто незакрашенным фоном. Заполнив один уголок листа, художник оживляет всю поверхность картины. Секрет этой техники заключается в умении уравновесить форму с пустым пространством и, главное, почувствовать момент, когда «сказано» достаточно. Ибо дзен не портит …силы эстетического впечатления своими дополнениями, объяснениями, побочными мыслями или интеллектуальными толкованиями. Видимое в картине, неразрывно слитое с ее пустым пространством, создает ощущение «чудесной Пустоты», из которой рождается событие» [15, с. 261].

В поэзии таким пустым пространством является тишина, которой требует и которую создает трехстишие – безмолвие ума, а в действительности ощущается чувство, которое оно вызывает – тем сильнее, чем короче оно выражено.

Как тяжел первый снег!

Опустились и грустно поникли

Листья нарциссов… [16: Басё]

То к людям летит,

То опять удирает в испуге

Воробышек-малютка… [16: Оницура]

Постоянной темой всех жанров искусства дзен является «бесцельное» существование, которое выражает внутреннее состояние самого художника или поэта, идущего в никуда и существующего вне времени: «В универсуме, основополагающим принципом которого является скорее относительность, чем борьба, нет цели, ибо в нем нет победы, которую можно одержать, и нет конца, которого следует достигнуть. … Поскольку мир никуда не идет, некуда и торопиться. Все можно принимать легко, как делает это сама природа» [15, с. 256]. Практика созерцания приводит к тому, что тайна, содержащаяся в хокку, скорее может быть описана, чем объяснена. Великий мастер хокку Мацуо Басё говорил: «Узнавайте всё о сосне у самой сосны, о бамбуке – у самого бамбука».

Посредством созданных поэтами образов формируется смысловая емкость хокку. Символика образов в хокку, в своей созерцательной сущности  не предполагающая Бога и субъекта [2; 15], предполагает иррациональный характер интерпретации, основанный не на работе интеллекта, разума, а на действии интуиции – «смысл символа нельзя дешифровать простым усилием рассудка, он неотделим от структуры образа, не существует в качестве некой рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ и затем извлечь из него» [1, с. 607]. Интуиция порождает склонность к ассоциативному мышлению, концентрируясь не на том, что происходит, а на том, что могло бы произойти. Воображение подготовленного читателя реагирует на созданный поэтом образ, «вещи, описанные, вернее, только названные в стихотворении, навевают сложно устроенные ассоциации, напоминание о других вещах, образах, картинах» [6, с. 123].

Специфика символики хокку обусловлена в значительной степени тем, что сочинители японских трехстиший выхватывают из потока жизни лишь наиболее значимую деталь, оставляя читателю возможность творческого соучастия. Поэтические шедевры хокку, задерживая наше внимание на выбранных поэтом фрагментах действительности, всякий раз открывают не освоенный европейским сознанием семантический портал, вход в который обозначен аркой удивительно ярких и объемных образов и притягательностью, предвкушением волшебных, не изведанных ранее ощущений.

Вообще исследователи говорят о семантической «формульности поэзии хокку», которая и позволяет «с наибольшей эффективностью использовать малое пространство стиха» [5, с. 197]: «формулы скрывают в себе несколько смыслов, цепь ассоциаций, мгновенно и автоматически возникающих в сознании читателя». Тема стихотворения, выбранная автором, для читателя – носителя традиции сразу же разворачивается в цепь заданных ассоциаций, очевидных всем носителям традиции (ассоциации к миру образов возникают и существуют еще до текста стихотворения, точнее, вне его). Выявление полного смысла отдельных формул связано с глубоким осознанием традиции, свободным существованием в ней, ее «пониманием»: «Понять формулы – значит понять традицию» [5, с. 197].

Анализируя словесные формулы хокку, исследователи отмечают, что полностью все значения, заложенные в стихотворении хокку, могут быть выявлены лишь с помощью внетекстовых значений, т.е. с использованием контекста жанра [6, с. 122]. В этом случае контекст хокку выполняет роль поля, из которого трехстишие «вытягивает» нужный ряд ассоциаций. Условием такого «вытягивания» является высокая емкость текста стихотворения: «Поэзия хайку взаимодействует с собственным контекстом с таким «автоматизмом», что ассоциации, определенные этим контекстом, даже и самые сложные, мгновенно возникают в воображении читателя. Вещи, описанные, вернее, только названные в стихотворении, навевают сложно устроенные ассоциации, напоминание о других вещах, образах, картинах – так создаются так называемые «формулы хайку» [там же].

Особенности семантической организации поэтического текста предполагают, что субъект интерпретации становится опосредующим звеном при передаче информации, а его сознание постоянно совершает работу по выявлению новых смыслов, в поисках коих читатель-реципиент активизирует собственные ценностные ориентиры. Содержательные характеристики хокку отражают стремление поэта к живому воплощению окружающего мира в его естественности и непосредственности, постоянной изменчивости, открытие красоты неприукрашенного, чистого бытия всего земного, где смысл, по словам Р.Барта, лишь световая прорезь – «хокку является чем-то вроде легкой прорези, прочерченной во времени» [2, с. 106]. В хокку запечатлен вечный поиск совершенного образа ускользающего мира, в котором отражается сам человек: «…человек поворачивается к миру всеми своими чувствами и становится способным вместить его» [15, с. 257]. Поэтическое осмысление мира предстает как «один из способов познания действительности, вернее, познания себя как участника великого диалога с человечеством и мирозданием» [8, с. 292]. Читатель находит возможность вновь пережить наиболее волнующие и запоминающиеся моменты вечного движения к совершенству.

Понимание хокку не тождественно иррациональному познанию в понятиях, характерных для западного сознания. Р.Барт пишет: «У хокку есть одна несколько фантасмагорическая особенность: все время кажется, что его легко написать самому» [2, с. 87]. Простота поэтического языка, свобода изложения, отсутствие привычного для западного типа мышления описания каких-то событий, авторских переживаний и назидательных умозаключений делает жанр хокку обманчиво незамысловатым и легким для восприятия: «Будучи абсолютно понятным, хокку при этом ничего не сообщает, и именно благодаря этому двойному условию оно, кажется, преподносит себя смыслу с услужливостью воспитанного хозяина, который предлагает вам чувствовать себя у него как дома, принимая вас со всеми вашими привязанностями, ценностями и символами; это «отсутствие» хокку (в том смысле, какой имеется в виду, когда говорят об отвлеченном сознании, а не об уехавшем хозяине) чревато соблазном и падением – одним словом, сильным вожделением смысла. Этот самый смысл, ценный, жизненный и желанный, как счастливая фортуна (то есть случай и деньги), хокку, свободное от метрических правил (по крайней мере в переводах), поставляет нам в изобилии, по сниженной цене и по заказу; можно сказать, что в хокку символ, метафора, мораль не стоят почти ничего – от силы несколько слов, картинка, ощущение – там, где нашей литературе потребуется целая развернутая поэма или же (в коротких жанрах) отточенная мысль – одним словом, долгий риторический труд» [2, с. 87-88].

Особенности поэтической символики хокку берут свое начало в дзен-буддийской философии созерцания. Искусство слагать стихи из трех строк, дошедшее до нас из глубины веков, привлекает и завораживает простотой слова, концентрацией мысли, глубиной поэтического воображения, иррациональной составляющей «души» хокку, его способностью показывать обычные, на первый взгляд, вещи как значительные и ценные.

Наблюдения над поэтической символикой хокку позволяют сделать вывод о том, что принципиально значимым для исследования понимания поэтического текста как многомерного символа является феноменология – подход, позиция исследователя как субъекта познания. Научные установки влияют на выбор исходной точки при рассмотрении объекта исследования – «что» изучается, целей исследования – «зачем» изучается, а также соответствующих исследованию способов и методов сбора и анализа эмпирических данных – «как» изучается. Необходимость учета позиций субъекта исследования с его научными установками обусловлена во многом представлением о «возмущающем» влиянии позиции наблюдателя на изучаемый объект, на что указывал еще Н. Винер: «В общественных науках связь между наблюдаемым явлением и наблюдателем очень трудно свести к минимуму. С одной стороны, наблюдатель может оказывать значительное влияние на явление, привлекшее его внимание. … Не один миссионер, приводя первобытные языки к письменной форме, закреплял в качестве вечных законов таких языков плоды своего собственного непонимания. … С другой стороны, …экономиста интересует предсказание таких экономических циклов, которые протекают менее чем за одно поколение или, по крайней мере, отражаются на человеке различным образом в различные периоды его жизни. … Другими словами, в общественных науках мы имеем дело с короткими статистическими рядами и не можем быть уверены, что значительная часть наблюдаемого нами не создана нами самими» [3, с. 202]. Поскольку «образ будущего результата всегда связан с оценкой субъекта значимости этого результата и его достижимости после осуществления действия» [13, с.117], организующий результат лежит за рамками лингвистической плоскости, но в рамках прагмалингвистического рассмотрения. «Вся проблема упирается в тот предел, который определяет референциальные рамки прагмалингвистического рассмотрения, т.е. насколько широко простираются поиски причин тех или иных знаковых реализаций в коммуникативном процессе. Так, многие причины, или, лучше, референты знаковых опосредований, кроются в психологических, социальных или этнических сферах» [12, с.12].

В даосистской концепции мира была разработана мало известная европейской традиции модель, учитывающая энергетизм языковой личности, который, как и языковое сознание, опредмечивается в дискурсе. Если структурный подход к описанию языковой личности позволяет рассмотреть коммуниканта в статике или потенции, то динамизм его речевой активности измеряется количеством энергии инь–ян, соотношение которой в человеке подвижно и взаимообратимо. Диалектика восточной философии заключается не в единстве и борьбе противоположностей, а в переходе одной противоположности в другую, чем и обусловливается динамизм процессов в человеке, обществе, космосе. Инь–яновская монада выступает в качестве символа диалога как универсального способа организации сознания, социума и космоса.

В европейской традиции новое мировоззрение, не характерное для академических философских школ, было представлено немецким философом В.Дильтеем. Он противопоставил объяснительной психологии, основанной на принципах детерминизма, описательную, основанную на принципе понимания. Понимание как метод понимающей психологии принципиально отлично от интроспекции. Интроспекция ограничивает познающего содержанием его сознания, закрывая выход в сферу объективного.

Понимание не тождественно иррациональному познанию в понятиях: описательная психология обязана выяснить возможность того, чтобы переживания были возведены в понятия. «Что такое человек, можно узнать не путем размышления над самим собой и даже не посредством экспериментов, а только лишь из истории». Понять — это значит оценить субъективные переживания как осмысленные, включить субъективные переживания в более широкие смысловые связи, которые определяют их. Эти связи находятся вне субъекта, в духовной культуре, воплощенной в искусстве, религии, морали, праве.

Для В.Дильтея [4] движущей силой развития являются чувства и побуждения. Они объединяют всю нашу душевную жизнь в единую связь таким образом, что именно они направляют духовную активность на некоторые предметы среды, которым придают чувство удовольствия и удовлетворения побуждений: таким образом, находящееся вне нашей душевной жизни, с чем соединяются чувства удовлетворения, становится ценным. Та жизнь была бы совершеннейшей, в которой всякий ее момент был бы исполнен чувства своей самодовлеющей ценности.

Созерцательность дзен перекликается с принципами понимающей психологии на уровне психологического детерминизма, когда акцент ставится на субъективном, психическом начале реализации внутреннего опыта личности в символических структурах.

1.Аверинцев С.С. Символ//Философский энциклопедический словарь/Гл.редакция: Л.Ф.Ильичев, П.Н.Федосеев, С.М.Ковалев, В.Г.Панов. М.: Сов. Энциклопедия, 1983. – 840 с. С. 607-608.
2.Барт Р. Империя знаков/Пер. с франц. Я. Г. Бражниковой. М.: Праксис, 2004. – 144 с.
3.Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине/Пер. с англ. И.В.Соловьева. Под ред. Г.Н.Поварова. – М.: Издательство «Советское радио», 1958. – 215 с.
4.Дильтей В. Описательная психология. – СПб.: «Алетейя», 1996. – 160 с.
5.Дьяконова Е.М. Поэзия японского жанра трехстиший (хайку): происхождение и главные черты//Труды по культурной антропологии. Памяти Г.А. Ткаченко. М.: Восточная литература. Муравей. 2002. - 424 с. С. 189-201.
6.Дьяконова Е.М. Вещь в поэзии трехстиший (хайку)//Вещь в японской культуре. М., 2003. С.120-137.
7.Дюмулен Г. История дзен-буддизма. М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. – 317 с.
8.Карасик В.И. Языковое проявление личности. Волгоград: Парадигма, 2014. – 450 с.
9.Мещеряков А.Н. Хокку//Энциклопедия для детей. Т.15. Всемирная литература. Ч.1. От зарождения словесности до Гёте и Шиллера/Глав.ред. М.Д.Аксёнова. – М.: Аванта+, 2000. - 672 с. – С. 370-371.
10.Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. Пер. с англ. К.Голубович, К.Чухрукидзе, Т.Дмитриева. М.: Логос, 2000. – 448 с.
11.Судзуки Дайсэцу Тайтаро. Основы дзен-буддизма. Бишкек: Одиссей, 1993. – 265 с.
12.Сухих С.А. Личность в коммуникативном процессе. Краснодар: ЮИМ, 2004. 156 с.
13.Тихомиров О.К. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. – 272 с.
14.Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. – Томск: издательство «Водолей», 1999. – 64 с.
15.Уотс Алан. Путь Дзен. /Пер. с англ. Ю.Михайлина. PENGUIN BOOKS, 1957.
16.Одинокий сверчок: Классические японские трехстишия хайку//Вступл. и перевод с япон. А.А. Долина. М.: Детская литература, 1987. – 63 с.
17.Роса на цветке: Японские трехстишия/Перевод с японского В.Н. Марковой. Ростов-н/Д: Феникс, 2000. – 320 с.