Русская литература | Филологический аспект №07 (99) Июль 2023

Особенности отображения образа России в путевых письмах К. Бальмонта

Ковальская Анна Станиславовна
студентка IV курса филологического факультета, кафедра русской и зарубежной литературы, Уральский федеральный университет, РФ, г. Екатеринбург, covanna@yandex.ru

Аннотация: В статье рассматривается образ России, его воплощение в путевых письмах Бальмонта из Мексики, а также очерке «Океания». Исследуется аксиологическая природа образа, его роль в «духовном» путешествии Бальмонта, также рассматривается тезис о близости экзотических народов с русским. Кроме того, внимание отводится оппозиции «своё-чужое», как важнейшему аспекту в изображении привычного в диалоге с «Другим». Выявляются доминантные черты образа России, являющегося центральным в поэтике автора.
Ключевые слова: путешествие, Россия, оппозиция «своё-чужое», культура, путевые письма, Бальмонт.

Kovalskaya Anna Stanislavovna
Student of Faculty of Philology Department of Russian and Foreign Literature, Ural Federal University, Russia, Yekaterinburg

Abstract: The article discusses the image of Russia, its embodiment in Balmont's travel letters from Mexico, as well as the essay "Oceania". The axiological nature of the image, its role in Balmont's "spiritual" journey is investigated, the thesis about the closeness of exotic peoples with the Russian is also considered. In addition, attention is paid to the opposition "one's own or someone else's", as the most important aspect in depicting the familiar in a dialogue with the "Other". The dominant features of the image of Russia, which is central in the poetics of the author, are revealed.
Keywords: travel, Russia, “own-alien” opposition, culture, travel letters, Balmont.

В 1936 году, находясь в эмиграции, Бальмонт так напишет об эстетике романтизма: «Романтик, воплощая в себе жажду жизни, жажду разносторонности, <…> жадно устремляется к новым, ещё не познанным её частям, к иным странам, к чужим краям.  <…> Каждый истинный романтик должен быть путником, ибо только в путях и странствиях завоёвываешь мир и себя» [1, c. 55]. Эта формула, которой Бальмонт охарактеризовал Байрона и Новалиса, может быть с тем же успехом отнесена к нему самому: трудно представить себе поэта cеребряного века, путешествовавшего больше Бальмонта. Он объездил чуть ли не весь мир, начав в 1896 году с Франции и посетив с того времени более двадцати пяти стран, среди которых были Мексика, Египет, Новая Зеландия, Италия, Англия и многие другие. Итогом странствий явились очерки, эссе, стихи, переводы и сборники путевых писем. Среди них «Змеиные цветы: Путевые письма из Мексики» (1910) и очерк «Океания», посвященный путешествию в Полинезию, к которым мы и будем обращаться. Кроме того, в статье приведены некоторые выдержки из писем Бальмонта этнологу Д. Н. Анучину, с которым он делился не только впечатлениями от посещения экзотических стран, но и мыслями о родной земле.

Несмотря на то, что в творчестве Бальмонта особое место отведено культуре других народов, их осмыслению, тема России лейтмотивом проходит через его путевые письма, прозаические сочинения, стихотворные сборники. Бальмонт посвятил России множество строк, и она рисуется им как источник самоопределения – личностного и поэтического: «Там, в родных местах, так же как в моем детстве и юности, цветут купавы на болотных затонах и шуршат камыши, сделавшие меня своим шелестом, своими вещими шепотами тем поэтом, которым я был, которым я буду, которым я умру» [2, c. 348]. Отношение Бальмонта к России в целом несёт трагический отпечаток, ведь последние годы жизни поэт проводит во Франции, не имея возможности вернуться. Ощущение тоски по родине проявилось, в первую очередь, в его творчестве периода эмиграции, но поскольку этот аспект заслуживает отдельного подробного исследования, мы ограничимся рассмотрением текстов, вдохновлённых путешествиями.

Величие полуразрушенных пирамид ацтеков, вид океана, белоснежные пляжи, раскидистые пальмы и улыбчивые маорийцы – все это обилие картин и впечатлений не могло не завладеть поэтом. Казалось бы, и Мехико, и острова Океании способны роскошью пейзажей затмить образ родной страны, пусть даже на короткий срок. Но этого не случилось, и Бальмонт всё же непрестанно думает о России, будучи отделённым от неё целым океаном. Примечательно то, что главной из причин, сподвигнувшей Бальмонта на путешествие, была именно непреодолимая тоска по Родине, о чём он пишет в очерке «Привет Москве», опубликованном 11 мая 1913 г.: «Последний год невозможно было более оставаться в Париже. Я уехал в кругосветное плавание. <…> И вот я уехал в Южную Африку, в Тасманию, в Австралию, в Новую Зеландию, на острова Тонга, Самоа, Фиджи, Новую Гвинею, Яву, Целебес, Суматру, Цейлон, в южную и северную Индию, — один перечень этих имен есть зачарованная строка из красивой сказки, — но если очаровательны эти блаженные острова счастливых — Самоа, Тонга, Ява — самое очаровательное в моих последних блужданиях то, что я приехал в Москву» [3, c. 224].

Мы рассматриваем путешествия Бальмонта как комплекс духовных, философских и творческих начал, как некую мифологему, где путь представляется способом познания мира и через него – самого себя. Но важно помнить, что путешественника от скитальца отличает то, что первый может и должен вернуться домой: именно дом является итоговой точкой пути, необходимым звеном, суммирующим опыт всего путешествия. Возвращение потому является ключевым для Бальмонта, что путь отмечен необходимостью завершения. Движение не может быть линейным и бесконечным, и поэт отправляется в путешествие, зная, что оно имеет предел. Длительная разлука с  родным краем для Бальмонта немыслима, ведь именно Россия сформировала его поэтическую картину, определила мировоззрение. Можно сказать, что в этом смысле Россия замыкает круг и путешествия физического, и пути внутреннего, духовного, связанного с постижением самого себя. Это один из многих аспектов в раскрытии образа России, представленного в путевых письмах Бальмонта, являющийся смысловым центром его странствий.

Бальмонт, восхищаясь красотами Мехико и солнцем Самоа, помнит и о России, так непохожей на эти места, и сравнивает пейзажи, обнаруживая между ними сходство. Показательны в этом отношении строки из письма к Д. Анучину: «Я думаю, что сейчас на всем земном шаре есть только две страны, где сохранилась святыня истинной первобытности: Россия и Новая Гвинея. <…> Я шел в селение Анабада, на деревьях же скучивались каркающие вороны, точно я шел к русской деревне» [4, с. 58]. Отождествление экзотического, южного селения с русской деревней вовсе не является абсурдным, ведь для Бальмонта в их основе лежит совершенное, идеальное в своей естественности детское начало. Россия для Бальмонта является сферой абсолютного ещё и потому, что она неразрывно связана с детством. О своих детских годах Бальмонт писал неоднократно как о счастливом времени, полном чудесного и волшебного. Поэт с восторгом описывает усадьбу своих родителей, быт, первые поэтические опыты и главное – встречу с природой, не только вдохновившей его на создание поэзии, но и породившую в нём пантеистическое мироощущение, которое станет основой его философии. Поэтому детское время, непосредственное и естественное, тождественно «первобытности», в которой Бальмонт усматривает связь между русскими и папуасами. Похожую параллель можно обнаружить в диалоге поэта с туристом, приехавшим, как и он, на остров Фиджи: «Между ними нет ни убийства, ни воровства. Им неизвестно ни самоубийство, ни сумасшествие. Они - как ваш Русский мир. У каждого все свое, но и ничего своего» [5, с. 10]. Здесь заметны черты идеализации, которые были намечены в письме к Анучину – самоанцы представлены носителями детского, утопического мироощущения, с врождённым неприятием зла, мирно живущие в общине. Слова о близости папуа и русских коррелируют с «Русским миром», обнажая идейную и духовную близость этих двух народов.

Как добровольная, так и вынужденная разлука с родиной была для Бальмонта мучительной: отношение к России приобрело драматичность, и это ощущается в тональности его путевых писем из Мексики. Упоминания России в тексте «В странах Солнца. Из писем к частному лицу» встречаются достаточно часто и долгое время остаются проникнутыми отчаяньем. Россия стала для Бальмонта духовным символом, который актуализировался именно в годы первой, а после и второй эмиграции поэта, и минорная тональность возникает именно потому, что путешествие в Мексику совпало с известием о русской революции 1905 года, заставшего его в пути. Именно в силу этого новость о страшных событиях поэт воспринял особенно болезненно: уже в первом письме, открывающем сборник, пронзительно звучат слова о родине: «Я уже могу не жалеть, что я не в России» [6, с. 4]. Тема России, возникшая с самого первого дня путешествия, стала лейтмотивом, переплетаясь с мексиканскими впечатлениями, и словно разделила путевые письма на две части. С одной стороны, поэт описывает непритворный восторг перед солнечной Мексикой, с другой – ощущает неослабевающую тревогу о судьбе русского народа. Предчувствие приближающейся трагедии преследовало Бальмонта на протяжении всего путешествия и часто заслоняло яркие впечатления: «Целые дни провел я, думая о другом: о том, что́ сейчас в России» [6, с. 5], «О том, как я принял весть о последних событиях в Москве, не в силах говорить» [6, с. 7]. К тягостным ощущениям примешивался и страх перед неизвестностью: «Ведь я до сих пор не знаю, что делается в России. В Москве кровавый дым» [6, с. 9]. Бальмонт с досадой сетует, что отправился в путь не ко времени: «В несчастный час я уехал из России, оттуда, где мучаются…» [6, с. 14]. Тягостные впечатления заслоняли собой увиденное Бальмонтом в Мексике: «Я думал, что я буду способен всецело отдаться Древности. Нет, периодами я погружаюсь в чтение и созерцание, но вдруг снова боль, снова тоска. Мы, русские, проходим через такую школу, какая немногим выпадала на долю…» [6, с. 18]. Неиссякаемая любознательность, живость ума и любовь к постижению нового двигали поэтом в его путешествиях. Однако за всем этим стояла еще и глубокая печаль от разлуки с родиной, тревога за судьбу страны и попытка отвлечься от переживаний. Бальмонт, которому был близок мир во всём его разнообразии и многозвучии, азарт подлинного искателя иных берегов, тем сильнее любил Россию, чем более от неё отдалялся. В тех же путевых письмах Бальмонт пишет: «Нужно отойти от России, и тогда поймешь, как бездонно ее любишь» [6, с. 11].

На протяжении долгих дней поэта не оставляли эти настроения: «Мне всё время грезится Россия» [6, с. 12] – напишет поэт спустя два месяца после событий «Кровавого воскресенья». Эти высказывания поэта, соединяясь с рассказами о мексиканском карнавале, корриде и причудливых нарядах местных жителей, усиливают общий контраст. Стоит особенно отметить то, что это не побудило Бальмонта покинуть Мексику, о чем он напишет спустя несколько дней после прибытия: «Я сокращу пребывание здесь, но всё же я должен сделать то, что начал, увидеть новое, войти душой в неведомый мир. <…> Моя судьба — быть зеркалом душ» [6, с. 18]. Эти строки кажутся нам особенно показательными, ведь они раскрывают философию путешествий Бальмонта и демонстрируют главные особенности его поэтической картины.

Бальмонт, посетивший десятки стран и овладевший десятками языков, нигде не нашёл природы или языка лучше, чем в России. Этому противопоставляется высказывание Марины Цветаевой о «нерусскости Бальмонта», чье стремление «Руси – из Руси вон» [7, с. 644]. Мнение Цветаевой кажется парадоксальным, как и то, что тоска по родине побудила Бальмонта отправляться от неё всё дальше, но это отражает натуру поэта, полную противоречий. Бальмонта нередко упрекали в отсутствии постоянства, в том, что ему недоставало поэтического стержня. Однако с этим сложно согласиться, ведь именно его любовь к родине была неизменной. Мы видим, что патриотизм Бальмонта являлся центром его впечатлений и не оставлял его даже в путешествиях. Он на всё смотрел глазами русского человека и, как мы видим, стремился увидеть в экзотических народах именно то, что свойственно русским. О великой значимости России для Бальмонта точно и глубоко сказал поэт Сергей Станицкий: «Каждый из нас принадлежит самому себе, Бальмонт – себе, но еще в большей степени своей несчастной родине, и нити, связующие ее с вещим духом гениального поэта, не утратятся никогда...» [8, с. 40].

Умея ценить красоту, Бальмонт много писал о напевности языка самоанцев, которых он посетил в 1912 году. Восхищаясь жителями Самоа, этим «золотистым народом» [5, с. 6] и переведя несколько самоанских сказаний и легенд, Бальмонт в то же время признавался в любви к родному языку: «Я хочу русского языка, который мне кажется красивейшим в мире» [5, с. 16]. Он восторгался причудливыми татуировками самоанцев и космогонией майя, прежде всего любя Россию и всё русское. Поэтому образ России раскрывается ещё и как имеющий аксиологическую природу, неизменный в своей сакральности.

С образом России пересекаются стандартная для травелогов оппозиция «свое-чужое», отражающая взгляд путешественника на встречу с неизвестным, непривычным. Нередко, осваивая в путешествиях «чужое пространство», человек присваивает его, делает частью своего культурного опыта. Бальмонт также стремился вобрать в себя культурное наследие разных народов, воспеть его в стихах, при этом прибегая к сопоставлению. Но сопоставление это не выявляет границ между «чужим и своим». Это выражается в том, что для Бальмонта нет разделения между экзотической природой и российской. Поэт не подчёркивает различия, несмотря на то, что их огромное множество, а наоборот, сближает увиденное им с природой России. К примеру, любуясь колибри, он сравнивает её со стрекозой: «Я был в саду, и колибри начала трепетать воздушными крылышками около ветвей кипариса <…> Мне припомнилось трепетанье наших стрекоз» [6, с. 8]. Подобное сближение экзотического с родным можно увидеть в тексте «Океании»: «Я на острове Тонга-Табу. В мелководьи спокойного Моря растут ветки кораллов, разрастаются в целые леса. Мелькают сказочные синие рыбки, похожие на золотых рыбок наших сказок» [5, с. 12]. Россия является для Бальмонта областью идеального, и сопоставление, к которому он прибегает, можно расценить, с одной стороны, как высшую форму восхищения, с другой – как проявление всё той же неизменной любви к родине, отголоски и напоминания о которой он видел всюду. Рассмотрим следующий пример, в котором Бальмонт повествует об особой поэтичности маорийского фольклора: «Любя волхвование, они создавали волшебные заговоры, которые по красоте своей напоминают заговоры Русские» [5, с. 10]. Это сравнение построено по схожей модели: поэт, знакомый с особенностями множества культур, переводивший десятки зарубежных авторов, неизменно проводит аналогию с русской культурой. Она является для него образцом высшей красоты, и всё, что красиво, красиво для Бальмонта исключительно с оглядкой на русское.

Важно отметить, что напоминанием о России в травелогах Бальмонта является не только природа, но и человек, который обычно вводится в текст как носитель славянской культуры или знакомый с ней. К примеру, в путевых письмах из Мексики, Бальмонт встречает странствующих артистов: «Вожак спросил меня на дрянном Испанском языке, кто я, и, узнав, что я Русский, тотчас начал радостно говорить со мной на странном языке, представлявшем смесь Польского и его родного Сербского языка. <…> Соединение Мехиканского царства с царством Славянским произошло бескровно» [5, с. 6]. Бальмонт отмечает эту встречу как прикосновение к родному и знакомому, но вместе с тем вводит мотив общекультурной связи, хоть и делает это несколько иронично. В этой встрече Бальмонта и серба видится мысль не только о связи славянских народов, но и о том, что люди, находясь вдали от родины, могут быть гармонично вписаны в экзотическое пространство, к чему Бальмонт и стремился. Подобный эпизод мы можем увидеть в «Океании»: «Когда я сходил по зыбкой лестнице с корабля, <…> я увидел высокого красивого Самоанца, со странно Испанским лицом. <…> "Вы Француз?" – спросил он меня. – "Нет". – "Тогда вы Русский", – сказал Самоанец и произнес несколько Русских слов. Он был в Москве пятнадцать лет тому назад. Можно представить, как я обрадовался: подплывая к Самоа – говорить о Москве» [5, с. 12]. Мы уже отмечали, что Россия в путешествиях (и путевых письмах) Бальмонта может быть представлена как конечная точка пути или же в аксиологическом ключе. В этом случае можно проследить еще одну грань в изображении России: она – звено в цепочке, что связывает один народ с другим. Важно, что Бальмонт, говоря о России, пишет русскую национальность большой буквой, что свидетельствует не только о его глубокой приверженности русскому народу, но маркируется и как самоопределение, подобное имени. По мысли Бальмонта, все народы родственны друг другу, человечество являет собой всеобщее единство. Поэтому, говоря о природе Мексики, он не противопоставляет русское с мексиканцем, и, упоминая Папуа, сравнивает их с русскими. Самоанец, напомнивший Бальмонту о России, является транслятором авторских взглядов, уподобляется авторскому «я». Ведь он, живущий на Самоа и говорящий по-русски, и поэт, переводящий самоанские сказания, образуют некую гармоничную «зеркальность», где одно равноценно другому. Это ситуация, при которой «Другой» становится частью художественной парадигмы Бальмонта, его быт идеализируется, он сам становится понятным и близким. Таковы особенности познания Бальмонтом культурного наследия многих народов, но текст «Океании» в этом отношении особенно репрезентативен. Национальная принадлежность важна именно потому, что единство между народами невозможно без признания индивидуальности как чужих культур, так и своей. Это – не полное единение с отрешением от субъективного, а связь, основанная на возможности культурного диалога. Бальмонт, вновь делясь своими впечатлениями с Анучиным, так напишет об этом: «Мне хочется сказать Вам, что 7 лет назад, когда я вернулся в Россию, взметненную бурей, из долгого путешествия <…>, во мне загорелась неугасимым костром моя бывшая ранее скорее спокойной любовь ко всему русскому и ко всему польскому. Есмь славянин и пребуду им. С тех пор я прочел все, что касается русских былин, преданий и вымыслов. <…>. И одновременно я полюбил все народы земли в их первотворчестве» [4, с. 59]. Поэт является как бы неизменным выразителем русской культуры, её певцом, которому вместе с тем близко культурное наследие всего человечества.

Исходя из этого, можно сделать вывод, что образ России в «Письмах к частному лицу» и «Океании» раскрывается многообразно и многоаспектно. Во-первых, Россия представлена через призму «цикличности» пути, как конечная точка путешествия, необходимая для его завершения, а тоска по ней даёт поэту возможность оценить эту значимость. Во-вторых, отношение Бальмонта к России носит аксиологический характер: родина представляется идеальной, связанной с детским началом, и беззаботность экзотических племён также уподобляется вечному детству. В-третьих, Россия и русская культура вообще является связующим звеном между народами. Эти ключевые для поэта аспекты стали для него максимой, которую он пронёс через всю жизнь и умело воплотил в творчестве, тесно с жизнью связанным.

1. Бальмонт К. Д. Романтики // Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. / Сост., вступ. ст. и коммент. Д. Г. Макогоненко. М.: «Правда», 1990. – 616 с.
2. Бальмонт К. Д. Чужбина // Бальмонт К. Д. Очерки и статьи. М.-Берлин: Директ-Медиа, 2015. – 417 с.
3. Бальмонт К. Д. Привет Москве // Бальмонт К. Д. Полное собрание поэзии и прозы в одном томе / К. Д. Бальмонт. – М.: «Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2011. – 1307 с.
4. Куприяновский П. В. Бальмонт / П. В. Куприяновский, Н. А. Молчанова. – М.: Молодая гвардия, 2014. – 347 с.
5. Бальмонт К. Д. Океания: Очерк и стихи / К. Д. Бальмонт. – Б. г.: Salamandra P.V.V., 2017. – 98 с.
6. Бальмонт К. Д. В странах Солнца / К. Д. Бальмонт. – Б. г.: Salamandra P.V.V., 2014. – 55 с.
7. Цветаева М. Слово о Бальмонте // Цветаева М. Собрание сочинений в 7-х тт., М.: «Эллис Лак», 1994. Т.1. – 560 с.
8. Станицкий С.В. О Бальмонте // Константин Бальмонт глазами современников: [Сборник / вступ.ст. Л.Н. Таганова; сост., подгот. текстов, прим. и коммент. А.Ю. Романова]; - СПб.: ООО «Издательство «Росток», 2013. – 976 с.