Русская литература | Филологический аспект №10 (90) Октябрь 2022

УДК 82

Дата публикации 31.10.2022

Об особенностях реализации феномена безумия в рассказе и пьесе Л.Н. Андреева «Мысль»

Назаров Иван Александрович
Канд. филол. наук, заведующий отделом научно-исследовательской деятельности ГБУК г. Москвы «Музей М.А. Булгакова», Доцент кафедры гуманитарных наук АНОВО «Московский Международный Университет», РФ, Москва, Nazarov.postbox@gmail.com

Аннотация: В статье рассматриваются особенности реализации феномена безумия на примере рассказа и пьесы Л.Н. Андреева «Мысль». Внимание уделяется различным вариация мотива безумия – симуляции психической болезни и ее лечения, внутреннему конфликту героя-безумца, мотиву театральности, феномену двойничества, образу сумасшедшего дома и его персоналу, а также другим аспектам исследуемой темы.
Ключевые слова: Андреев, безумие, мотив, сокрытие безумия, симуляция безумия, образ врача-психиатра, образ безумца, двойничество, образ сумасшедшего дома.

About the peculiarities of the realization of the phenomenon of madness in the story and play by L.N. Andreev "Thought"

Nazarov Ivan Aleksandrovich
Cand. Sci. (Philology), head of the research activity department M.A. Bulgakov Museum, Assistant professor of department of humanities International University in Moscow, Russia, Moscow

Abstract: The article discusses the features of the realization of the phenomenon of insanity on the example of the story and play by L.N. Andreev "Thought". Attention is paid to various variations of the motive of insanity – the simulation of mental illness and its treatment, the inner conflict of the madman hero, the motive of theatricality, the phenomenon of duality, the image of the madhouse and its staff, as well as other aspects of the topic under study.
Keywords: Andreev, madness, motive, concealment of madness, simulation of madness, the image of a psychiatrist, the image of a madman, duplicity, the image of a madhouse

Правильная ссылка на статью
Назаров И.А. Об особенностях реализации феномена безумия в рассказе и пьесе Л.Н. Андреева «Мысль» // Филологический аспект: международный научно-практический журнал. 2022. № 10 (90). Режим доступа: https://scipress.ru/philology/articles/ob-osobennostyakh-realizatsii-fenomena-bezumiya-v-rasskaze-i-pese-ln-andreeva-mysl.html (Дата обращения: 31.10.2022)

Творческий путь Л.Н. Андреева-прозаика 1900–х годов сложен и многогранен. Рассуждая о феномене безумия на данном этапе творчества писателя, К.Д. Муратова подчеркивает, что данная тема, «привлекшая ранее Чехова («Черный монах») и Горького («Ошибка»), пройдет через все творчество Андреева, обретая все более глубокий и емкий смысл. Безумие для него — не только следствие противоречивой природы самого человека, но и результат воздействия на человека противоречивой социальной природы современного общества» [13, с. 335]. В произведениях Андреева 1900–х годов ситуация безумия представлена разнообразно – это может быть деталь в характеристике персонажей (герой «Большого шлема» в течение месяца пребывал в клинике для душевнобольных), патология психики отдельной личности и аллегорические картины всеобщего безумия, социально-философское осмысление границ между нормой и сумасшествием, различные представления о «безумии мира». Примечательны и образы безумцев из неопубликованных произведений. Так, в одном из черновиков писателя существует сюжет о сумасшедшем, который «помешался на соблазнительности и бесконечности счета – прибавляет единицу. К 50 годам дошел до 22.386.756.642» [11, с. 140].

В рассказе «Мысль» (1902) автор демонстрирует разносторонний подход к интерпретации темы безумия. Герой доктор Керженцев задумывает симулировать сумасшествие, чтобы впоследствии избежать наказания за убийство своего друга. Совершив преступление, протагонист оказывается в психиатрической больнице и подвергается судебной экспертизе. К фабуле рассказа автор впервые обращается в судебном очерке «Убийца» (где по сюжету герой убивает душевнобольного брата); определенные сюжетные параллели прослеживаются с наброском рассказа «Случилось все это очень просто», где автор записок признается в спланированном убийстве.

Размышляя о проблеме безумия в творчестве Андреева, В.А. Келдыш делает вывод, что писателя привлекала трагедия индивидуалистического сознания: «Участью самонадеянного, возгордившегося собой ума нередко становится безумие. Приблизительно так на протяжении всего пути писателя: от ранних рассказов, «Мысли», через «Мои записки» и «Анатэму» к «Дневнику Сатаны», где звучит, начиная с первых страниц, мотив изначального несовершенства человеческого разума, бессильного проникнуть в сущностные («невыразимые») тайны бытия» [9, с. 346].

Местом пребывания героя становится Елисаветинская психиатрическая больница, о чем указывается в предисловии к рассказу. Авторское уточнение позволяет выдвинуть гипотезу о связи темы безумия с особенностями хронотопа (вероятное место действия – Санкт-Петербург) и возможности рассмотрения рассказа Андреева в контексте т.н. «петербургского безумия»; в данном контексте отметим и форму произведения, представляющую собой своеобразные «записки сумасшедшего». Связь с городом подчеркивается и в эпизоде с возникновением идеи убийства – Керженцев был оскорблен Татьяной «пятого сентября, в шесть часов вечера, по петербургскому времени» [2, с. 384]. О внутреннем пространстве сумасшедшего дома и его особенностях мы узнаем из записей Керженцева (главы «Лист №2», «Лист №4», «На клочке») – в момент работы над протоколом герой прерывается на описание психиатрической клиники, ее обитателей и порядков: характеристика персонала (сиделка Маша, фельдшер Петров, сторожи), эпизоды из жизни других пациентов и др.

Размышляя о теме сумасшествия в рассказе «Мысль», Л.К. Антощук [5] делает вывод о появлении в отечественной литературе рубежа XIX–XX столетий нового опыта безумия – эксперимента героя над собственным сознанием. Важную роль в рассказе играет мотив симуляции безумия. Идею сыграть сумасшествие герою подсказывает заметка в газете, посвященная неудачному опыту клерка, изобразившего помешательство во время кражи. Для успешной симуляции безумия Керженцев определяет следующие критерии: обращение к трудам врачей-психиатров, актерское мастерство и социальный фактор – публика, которая распространит слух о безумии. Симуляция Керженцева отражает традиционные для социума стереотипические представления о поведении умалишенных: нарушение норм общественного поведения (погром, драка), публичное обличение пороков общества.

Проблема разума и свободы воли становится одной из центральных в рассказе. Избегая уголовного наказания с помощью законов логики, Керженцев не освобождается от морали и совести, и в данном контексте ситуация безумия получает интерпретацию наказания. Разум, по мысли Андреева, освобожденный от границ морали, обращается в безумие. Подобный мотив характерен для литературы Серебряного века – так, обращение к указанной проблеме и способу ее решения мы находим в рассказе В.Я. Брюсова «Теперь, когда я проснулся…» (1902), герой которого, экспериментируя с сознанием, обретает способность вызывать во сне желаемые образы и подвергать их насилию, но в финале также оказывается поражен безумием. Мотив эксперимента над своим сознанием прослеживается в рассказе А.И. Левитова «Говорящая обезьяна» (1879), экспрессивные элементы которого, по мнению Е. Жезловой [10, с. 20], предвосхищают образы Андреева.

С мотивом безумия в рассказе тесно связан мотив театральности, притворства. Совершив убийство, протагонист ощущает себя актером после сыгранного спектакля, место преступления представляется Керженцеву сценой. В этот момент героя посещает мысль о своем возможном безумии. Эксперимент оборачивается катастрофой – доктор оказывается не в силах понять, пытался ли он изобразить безумие или был актером на протяжении всей жизни, «играя» роль (симулируя поведение) здорового человека. Глубокое потрясение, «измена мысли» приобретает в сознании героя картину утраты дома (вместилища человеческой души): «вы жили в доме, где много комнат, занимали одну только комнату и думали, что владеете всем домом. И вдруг вы узнали, что там, в других комнатах, живут <…> загадочные существа <…> и дом принадлежит им» [2, с. 410]. Сравнение внутреннего мира человека с домом в рассказе «Мысль» появляется в сцене, когда Керженцев представляет себя в виде средневекового барона, преданного слугами в своем замке – пространство дома перестает принадлежать герою, в нем обнаруживаются области, неподвластные разуму и законам логики. Анализируя в рассказе образ дома, И.И. Московкина [12, с. 287] справедливо проводит параллели со стихотворением Э. По «Заколдованный замок» (1839), по сюжету которого, замок захватывают «черные духи», порождения кошмаров. В письме к Р. Грисволду автор стихотворения пояснял, что образ замка символизирует «разум, преследуемый призраками» [15, с. 753]. Добавим, что в творчестве американского писателя образ дома характеризуется двойственностью: как пространство, в которое проникает необъяснимая сила («Заколдованный замок», «Маска красной смерти», «Метценгерштейн») и как пространство, в котором существуют скрытые, иррациональные области («Падение дома Ашеров», «Черный кот», «Система доктора Смоля и профессора Перро») – оба указанных варианта прослеживаются в творчестве Андреева и связаны с мотивом безумия.

В рассказе «Мысль» Андреев разносторонне осмысляет пространство сумасшедшего дома. В данном контексте особо отметим взгляд писателя относительно внешних и внутренних границ психиатрической лечебницы. Одно из первых впечатлений героя от пребывания в клинике – ощущение утраты свободы. Герой, по собственному признанию, ценивший в жизни свободу мысли и действия, приходит к разочарованию от различных форм принуждения. Своеобразной возможностью преодоления границ клиники, связью с внешним миром для протагониста становится дневник-протокол, изобилующий не только подробностями совершенного преступления, но и деталями, позволяющими раскрыть внутренний мир героя. Однако Андреев подчеркивает и другую, символическую деталь в порядках указанного заведения, поражающую Керженцева: «То меня укладывают спать, когда мне хочется писать, когда мне нужно писать. То не закрывают дверей, и я должен слушать, как орет какой-то сумасшедший» [2, с. 391]. В данной ситуации примечателен образ незапертой двери, которая является метафорой мнимости границы между миром «нормы» (персонал клиники) и «безумия» (пациенты) и также иллюстрирует идею Керженцева о сосуществовании разума и сумасшествия.

Отметим, что мотив безумия развивается в рассказе в контексте смысловой оппозиции «врач – пациент». Мотив перехода героя из категории врача в категорию пациента отмечен в творчестве различных художников: А.П. Чехов («Палата № 6»), М.П. Арцыбашев («Смех»), М.А. Булгаков («Морфий»), Э. По («Система доктора Смолля и профессора Перро») и других. Метаморфозы внутреннего мира Керженцева соотносимы с пространством сумасшедшего дома, в котором Андреев акцентирует внимание на соседях героя. Ими оказываются безумец, подражающий зверю, и помешавшийся актер, в которых герой узнает проявления своего «я». Соседи являются своеобразными двойниками протагониста и символизируют части внутреннего мира Керженцева – животное начало и склонность к театральному поведению. Особо отметим образ безумного актера, «укравшего» миллион и планирующего свержение папы римского – данные атрибуты сближают героя с протагонистами пьесы «Собачий вальс» и романа «Дневник Сатаны». В рассказе «Мысль» безумие представляется Керженцеву духовной смертью, что подчеркивается в совете героя завешивать зеркала в доме, где кто-либо утрачивает рассудок (в своей комнате герой разбивает зеркало). Своеобразным «зеркалом» в сумасшедшем доме оказывается сиделка Маша (безумная, по мысли протагониста), обладающая способностью отражать на своем лице выражение лиц других людей.

 Автор задается философским вопросом о зыбкости границ между безумием и нормой. Находясь в лечебнице, герой приходит к осознанию непрочности основ бытия, возможного единства противоположностей. Ведя диалог с психиатрами, герой сначала последовательно приводит ряд аргументов, подтверждающих свой душевный недуг, а затем строит доказательную базу в защиту своего здоровья. Навязчивая мысль о безумии, считает Керженцев, может посетить каждого человека, что выражается в следующей метафоре: «Вы пили молоко и думали, что оно цельное, пока кто-то не сказал, что оно смешано с водой. И кончено – нет более цельного молока» [2, с. 418].

Система доказательств Керженцева, на наш взгляд, восходит к одному из эпизодов романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», где по сюжету французский психиатр убежден, что «расстройства в организме у сумасшедших нет, а что сумасшествие есть, так сказать, логическая ошибка, ошибка в суждении, неправильный взгляд на вещи. Он постепенно опровергал больного и, представьте себе, достигал, говорят, результатов» [8, с. 402]. По мысли Керженцева, обитателями сумасшедшего дома становятся люди, ощутившие безумие «разумной и нравственной» жизни и попытавшиеся противостоять ему, найти ответ на «проклятые» вопросы. Следуя логике протагониста, можно заключить, что в условиях «безумия мира» сумасшедший дом становится пространством «нормы».

Значимым фактором для Керженцева является факт внешней оценки безумия. М. Фуко подчеркивает, что облик безумца в культуре определяется «лишь в пространстве внешнего мира; определяющее для него соотношение с другими через последовательность объективных сопоставлений являет его всего, целиком, взору разумного субъекта» [16, с. 219]. Преимуществом (правом констатировать диагноз) психиатров Керженцев считает их нахождение вне больничной палаты и предлагает поменяться местами с представителем внешнего мира, профессором Држембицким, которого также можно рассматривать как одного из возможных двойников протагониста. В финале рассказа Андреев не дает ответа на вопрос о душевной болезни героя – мнения четверых экспертов разделяются поровну.

Начало 1910–х годов отмечено работой Андреева над созданием теории новой театральной системы («театр панпсихе»). Применительно к исследуемой теме мы подчеркиваем мнением драматурга относительно современного ему театра, в частности, «чрезмерной быстроты, безбожного ускорения, коснувшихся всех психологических процессов и переживаний: любви, ревности, гнева, подозрения, болезни, смерти» [3, с. 515]. В «Письмах о театре» драматург подчеркивает необходимость более пристального внимания к психологическому портрету героев и их интеллектуальным переживаниям, психическим процессам. Е.В. Булышева пишет, что драматическую ценность в театре Андреева «представляет теперь не сам поступок, а внутренние процессы, ему предшествовавшие, его предопределившие, и психологические последствия случившегося, изменившиеся душевные состояния» [6, с. 45].

Анализируя драматическое наследие Андреева, А.О. Печенкина приходит к мысли, что основным принципом психотеатра писателя является конфликт сознания. Причиной данного конфликта становятся не только внешние факторы (несовершенство мира), но и противоречивость внутреннего мира человека, конфликт между сознательным и бессознательным. Одним из возможных следствий конфликта сознания, по мысли литературоведа, является «патология душевного мира личности» [6, с. 152], которую драматург подчеркивает в образах Керженцева, Екатерины Ивановны, Генриха Тиле и других персонажей.

Относительно «театра панпсихе» К.Д. Муратова подчеркивает, что писателя интересует не диалектика души, а крайние патологические проявления психики героев [13, с. 362]. В октябре 1913 года Андреев писал В.И. Немировичу-Данченко о работе над пьесой «Мысль» (1914): «Помните ли Вы у меня рассказ «Мысль» о некоем докторе Керженцеве, который притворился сумасшедшим, чтобы убить, а сам потом разобрать не может – притворялся он или действительно сумасшедший? Явилась у меня шальная идея: сделать из этого драму <…> В «Мысли» есть одна опасность: сила и захват настроения безумного <…> Но эту сторону я хочу смягчить тем, что безумие, в рассказе торжествующее, властное и единое, я подчиняю в драме некоторому новому началу: царственной силе бессознательного» [14, с. 237]. Одним из главных отличий пьесы «Мысль» от одноименного рассказа является иной подход автора к изображению ситуации безумия протагониста. Сумасшествие Керженцева показано в драме не только субъективно (т.е. от лица героя), но и с внешней стороны – «вот это двойное, полное знание: изнутри и извне, и составляет содержание трагедии» [4].

Г.М. Хмара (исполнитель роли Керженцева в кинокартине «Мысль», снятой в 1916 году) считал схожими ситуации безумия протагониста и короля Лира: «В пьесах Шекспира масса действующих лиц впадает в сумасшествие, и в рамках эпохи и сюжета это принимается как должное» [1, с. 4]. Примечательно, что с образом Лира в пьесе «Мысль» сопоставим как образ «духа безумия», внешность которого описывает Керженцев (изорванная мантия, вместо короны – солома в седых волосах), так и ситуация предательства, приводящая героя к помешательству. Внутренний конфликт доктора Керженцева раскрывается с помощью системы двойников – молодого человека Крафта и умирающего орангутанга Джайпура, в которых подчеркивается состояние одиночества, ощущение внешней и внутренней тюрьмы-клетки. Е.В. Булышева полагает, что изменения внутреннего мира героя-безумца также дополняются через бытовую обстановку («человеческая душа <…> наполняет внутренним содержанием вещи и явления» [6, с. 47]).

В контексте связи мотивов безумия и театральности особое значение приобретает финал второго действия, где обозначено раздвоение личности Керженцева. Мысль о своем возможном сумасшествии протагонист высказывает подчеркнуто неестественным, измененным голосом; психологический надлом героя отмечен ремаркой в сцене с зеркалом, когда Керженцев пытается поправить волосы, «но не понимает, как это делается. Движения нелепые, дискоординированные» [3, с. 118]. Отметим в данном контексте значимость мотива игры – в драме упоминается о мастерстве Керженцева-шахматиста (сравнение с гроссмейстерами М.И. Чигориным и Э. Ласкером) и трех несостоявшихся партиях (Крафт не играет из-за скуки, Савелов боится поражения, врач Иван Петрович не находит времени); при описании больничной палаты протагониста автором подчеркивается, что герой вынужден играть в шахматы с собой, что является намеком на исход трагедии Керженцева, поставившего эксперимент над собой. В данном контексте допустимо сравнение андреевской пьесы с «Шахматной новеллой» С. Цвейга (1942).

Особое внимание автор уделяет образам врачей психиатрической клиники. В комментариях к произведению Андреев подчеркивал значимость образа сиделки Маши как антипода индивидуалиста Керженцева – «развенчанной мысли противопоставляется жизнестойкая, царственная интуиция» [14, с. 239]. Примечательно, что героиня не запирает комнаты пациентов, гуляет «среди сумасшедших, воющих, ползающих, в этих клетках, где каждая частица воздуха заражена безумием <…> словно это... луг с цветами!» [3, с. 125]. Идейное противопоставление Керженцева и Маши подчеркивается через христианскую и инфернальную (языческую) символику; женщина получает характеристику «бессловесного ангела», в то время как протагонист назван «Идолищем Поганым», «Мамаем», «дьяволом». Восклицание Керженцева: «Зачем бог дал язык только дьяволам своим, а ангелы бессловесны?» [3, с. 127], мы полагаем, требует отдельного рассмотрения в контексте связи с романом «Дневник Сатаны».

Врачи клиники расходятся во мнении относительно ситуации безумия Керженцева. Доктор Прямой и профессор Семенов подчеркивают сложность постановки диагноза психической болезни. Припадки, по мысли героев, могут быть сымитированы, а странности присущи каждому человеку. В «непрочности механики» рассудка убежден и Керженцев, считающий, что «яд безумия» распространяется и на пациентов, и на врачей. Уверенными в психическом здоровье протагониста оказываются Иван Петрович и сиделка Маша. Женщина не берется осуждать совершенное убийство, однако подчеркивает, что Керженцев совершил его сознательно; в свою очередь доктор убежден в симулятивном характере душевной болезни. В диалоге Керженцева и Иван Петровича примечательна перефразировка слов из оперы П.И. Чайковского «Пиковая дама» («Нынче ты, а завтра я»), что является дополнением к образу героя-безумца. Иная точка зрения на состояние героя принадлежит Татьяне Савеловой, полагающей, что Керженцев действительно безумен, и считающей себя – причиной этой болезни. В финальном диалоге героев Андреев акцентирует внимание на истинной причине трагедии Керженцева – онтологической проблеме одиночества: «Я одинок ужасно, как никто в мире <…> Великое и грозное одиночество, когда кругом ничего, зияющая пустота, понимаете?» [3, с. 133]. Ситуация Керженцева приобретает форму замкнутого круга: пытаясь преодолеть одиночество, герой-индивидуалист совершает преступление, однако в финале снова оказывается в одиночестве в поисках ответа на вопрос о своем безумии. Можно считать, что указанная ситуация является вариацией мотива безумия как наказания.


Список литературы

1. <Б.п.>Г.М. Хмара о своей постановке «Мысли» Леонида Андреева // Новое русское слово. Нью-Йорк, 1935. 29 сентября (№8278).
2. Андреев Л. Н. Собрание сочинений [Текст]: В 6 т. Т. 1 / Л. Н. Андреев. – М.: Худож. лит., 1990. – 639 с.
3. Андреев Л. Н. Собрание сочинений [Текст]: В 6 т. Т. 5 / Л. Н. Андреев. – М.: Худож. лит., 1995. – 511 с.
4. Андреев Л. О своей пьесе «Мысль». – Биржевые ведомости, 1914, №14079 (31 марта).
5. Антощук Л.К. Новый опыт безумия: эксперименты с сознанием (рассказ Л. Андреева "Мысль" как модель безумия нач.XX века) // Вестник ТГПУ, Вып. 6 (15). – Томск, 1999. – С. 27–32.
6. Булышева Е.В. Проблемы театра «Панпсихе» Л.Н. Андреева и «современная трагедия» «Мысль» // Юбилейная конференция по гуманитарным наукам, посвященная 70-летию Орловского госуниверситета: Материалы. Выпуск II: Л.Н.Андреев и Б.К. Зайцев. – Орел, 2001. – С. 45.
7. Вавулин Н.В. Безумие, его смысл и ценность: Психол. Очерки. – СПб.: тип. Ф. Вайсберга и П. Гершунина, 1913. – С. 68.
8. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989—1996. – Т.5. – С. 402.
9. Келдыш В.А. О «серебряном веке» русской литературы: Общие закономерности. Проблемы прозы. – М.: ИМЛИ РАН, 2010. – С. 346.
10. Левитов А. И. Сочинения. Сост., вступит.статья и примеч. Е.Жезловой. – М., "Худож. лит.", 1977. – С. 20.
11. Леонид Андреев: Материалы и исследования. Вып. 2. – М.: ИМЛИ РАН, 2012. – С.140
12. Московкина И. И. Между «PRO» и «CONTRA»: координаты художественного мира Леонида Андреева [Текст] / И. И. Московкина; Министерство образования и науки Украины, Харьков.нац. ун-т им. В. Н. Каразина. – Харьков: Харьков.нац. ун-т им. В. Н. Каразина, 2005. – 287 с.
13. Муратова К. Д. Леонид Андреев // История русской литературы: В 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1980—1983. Т. 4. Литература конца XIX — начала XX века (1881—1917). / Ред. тома: К. Д. Муратова. — 1983.
14. Письма Л.Н. Андреева к Вл.И. Немировичу-Данченко и К.С. Станиславскому (1913–1917). [Публ. И коммент. Н.Р. Балатовой и В.И. Беззубова.] – Учен.зап. Тарт. гос. ун-та.Вып. 266. Труды по русской и славянской филологии, XVIII. Литературоведение. Тарту, 1971 – С. 237–238.
15. По Э.А. Полное собрание рассказов. Серия: Литературные памятники. – М.: Наука, 1970. – С. 753.
16. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Мишель Фуко; [пер. с фр. И. К. Стаф] – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2010. – 698 с.

Расскажите о нас своим друзьям: