Теория литературы. Текстология | Филологический аспект №07 (75) Июль 2021

К вопросу о системах имен в рассказах В.В. Набокова (на материале рассказов «Рождество», «Оповещение», «Рождественский рассказ»)

Ковалев Борис Вадимович
Исследователь Филологического факультета Санкт-Петербургского Государственного Университета, bvkovalev@yandex.ru

Аннотация: В статье анализируется семантика имен персонажей в рассказах В.В. Набокова «Рождество», «Оповещение» и «Рождественский рассказ». Особое внимание уделяется изучению номинаций как системы. Сравниваются два определения понятия «система» и на этой основе формируется оппозиция «порядок» vs «структура». Критериями понимания системы как структуры становятся однородность на формальном и тематическом уровнях, выполнение одних и тех же функций, взаимозависимость и взаимообусловленность номинаций в рамках текста в различных аспектах. В этой связи анализируются системы имен в «Рождестве», «Оповещении» и «Рождественском рассказе». На основании подробного разбора номинаций героев выше названных рассказов по двум параметрам (механизму реализации транстекстуальных связей и методу формулирования) делается ряд выводов, ключевыми из которых являются следующие: функционирование имен собственных персонажей в системе мотивируется тематикой текста, предполагающей многочисленные и продуктивные параллели и связи с внетекстовой реальностью; стоит разделять героев на подгруппы по степени их важности и частотности появления; связь между объемом текста и степенью важности роли системы имен персонажей обратно пропорциональная: значение имен тем выше, чем меньше количество персонажей.
Ключевые слова: Набоков, семантика имен, система персонажей, имя собственное, структура текста

Kovalev Boris Vadimovich
Research assistant at the Philological Faculty of St. Petersburg State University

Abstract: The article analyzes the semantics of the names of the characters in the stories of VV Nabokov "Christmas", "Announcement" and "Christmas story". Particular attention is paid to the study of nominations as a system. Two definitions of the concept of "system" are compared and on this basis the opposition "order" vs "structure" is formed. The criteria for understanding the system as a structure are homogeneity at the formal and thematic levels, the performance of the same functions, the interdependence and interdependence of nominations within the text in various aspects. In this regard, the naming systems in "Christmas", "Announcement" and "Christmas Story" are analyzed. On the basis of a detailed analysis of the nominations of the heroes of the above-mentioned stories in two parameters (the mechanism for the implementation of transtextual connections and the method of formulation), a number of conclusions are made, the key ones of which are the following: the functioning of the names of proper characters in the system is motivated by the topic of the text, which implies numerous and productive parallels and connections with the extra-textual reality; it is worth dividing the heroes into subgroups according to the degree of their importance and frequency of appearance; the relationship between the volume of the text and the degree of importance of the role of the character naming system is inversely proportional: the meaning of the names is the higher, the smaller the number of characters.
Keywords: Nabokov, semantics of names, character system, proper name, text structure

Выполнено при поддержке гранта «Литературные тексты и их язык vs количественные, корпусные и компьютерные методы: взаимное тестирование (Набоков и сопоставительный материал): 2021 г. ID: 72828386»

В толковом словаре Кузнецова можно встретить несколько определений понятия «система», ключевыми из которых представляются следующие. В первом случае, система –– это «определённый порядок, основанный на взаимной связи, объединении частей чего-либо» [2]. Такова система в широком смысле. Говоря о системе имен в этом случае, мы имеем в виду, что в рамках некоего рассказа встречается набор персонажей, обладающих собственными номинациями и эти номинации представляют собой систему на том основании, что персонажам этого рассказа свойственно иметь какие-либо имена. Второе определение: «Система –– это устройство, структура, представляющие собой единство закономерно расположенных, взаимно связанных частей» [2]. Ключевыми характеристиками этой дефиниции являются «структура» и «единство». В этом случае система имен понимается более узко –– номинации объединены в цельный конструкт, при этом все его элементы более или менее однородны на формальном и тематическом уровнях, выполняют одни и те же функции и служат одним и тем же авторским целям и задачам.

Представителей первой группы много: таковы системы имен в «Подлеце», где имена собственные рациональнее объединить попарно по методу их формулирования, функциям и способам реализации транстекстуальной связи [5, с. 170]; в «Лебеде», где общая нейтральность имен собственных сочетается с частными автобиографическими мотивами –– образуется своего рода порядок, но не структура; в «Звонке», где за могучей фигурой Николая Степаныча Галатова, в которой без труда угадываются черты Гумилева, этого поэта мужества, по словам Набокова [7], выстраивается ряд нейтральнейших и скучных имен, не отсылающих ни к какому прототипу, – имеет место функциональный, тематический и интертекстуальный разнобой, имена разъединены и разрознены и проч.

Однако не менее примечательны и системы имен второй категории. И цель нашего исследования –– показать, как по-разному могут функционировать имена собственные в некоторых рассказах В.В. Набокова, номинации, работающие как системы, подчиненные определенным функциональным программам, объединённые формально, стилистически и тематически.

Наиболее известный текст-репрезентант подобного подхода к системе имен –– роман «Истинная жизнь Севастьяна Найта» (1940). В основе структуры лежит аналогия с шахматной партией –– и имена главных героев соответствует ключевым фигурам: фамилия Севастьяна Найта (англ. Knight) означает «шахматный конь», фамилия его подруги — Бишоп (англ. Bishop) – «шахматный слон»), роковой любви — Лесерф (ферзь) [8]. Это наиболее популярный пример, который уместно использовать для ясной и показательной иллюстрации того, чем является система имен, когда мы понимаем ее как структуру. В действительности же иметь дело с романом, рассуждая о подобного рода вещах, намного сложнее, чем с рассказом. Во-первых, в романе, как правило, фигурирует больше персонажей. Выстраивать имена всех героев большого текста на один манер –– шаг концептуальный, но рискованный: прием может стать выхолощенным и плоским еще до окончания романа. В той же «Истинной жизни Севастьяна Найта» отнюдь не все герои подчинены шахматной логике на уровне имен –– только ряд первостепенных героев, находящихся «в орбите» Севастьяна Найта. Во-вторых, роман несоизмеримо длиннее рассказа, а системный подход к организации номинаций в тексте требует определенного концентрирования образов и персонажей (что мы увидим при разборе рассказов Набокова). Структурность имен в малой форме попросту более эффективна, поскольку позволяет ярко и четко эксплицировать ключевые характеристики персонажей, не размывая их по тексту. Рассмотрим несколько русскоязычных рассказов Набокова, чтобы выяснить, как он работает с замкнутыми и цельными системами имен.

В коротком рассказе «Рождество» (1925; Руль) фигурируют четыре персонажа. Охарактеризуем их с формальной точки зрения: один носит имя, но при этом без фамилии (лакей Иван), второй –– с фамилией, но без имени (Слепцов), а имена его сына и таинственной «моей радости», по которой тот тосковал, в рассказе и вовсе не употребляются. Каждая номинация здесь, как минимум, неполная, однако имеющиеся элементы –– единообразны. Отсутствие имен у героев мотивировано христологической тематикой «Рождества».

При всей неоднозначности и сложности вопроса о религиозных предпочтениях Набокова, нельзя отрицать его интерес к подобному спектру тем в определенный период творчества. Он описывает «период, продолжавшийся далеко за двадцатый год, некоего частного ретроспективно-ностальгического кураторства, а также стремления развить византийскую образность (некоторые читатели ошибочно усматривали в этом интерес к религии –– интерес, который для меня ограничивался литературной стилизацией» [3, с. 343]. «Рождество» относится именно к этому периоду, поэтому мы считаем правомерным разговор об уместности анализа христианского аспекта в рамках разбора системы имен в «Рождестве».

Имена персонажей –– неполные, номинация главного героя регулярно заменяется местоимением «он». Его же традиционно используют для обозначения Бога. Б. Ковалев и В. Пугач замечают: «Образ сына Слепцова, таким образом, становится христологичным, а образ отца –– божественен (в ветхозаветном понимании Бога). Происходит инверсия, Бог-сын не рождается, а умирает» [5, с. 174]. Если принимать во внимание автобиографическую концепцию восприятия образа сына, то можно обнаружить еще одну типичную набоковскую тему –– потерянного рая. Смерть мальчика предвещает скорую смерть всего «старого мира», метафорой которой выступает зачехленная мебель в доме Слепцовых и занесенные снегом лес и кладбище. Слепцов ощущает это, но не видит. «Слепо сиял церковный крест», –– образы Слепцова и церкви связаны: они не видят будущего. Это ощущение подчеркивается посредством акустических и музыкальных образов [6]. Единственное, что может дать Слепцову надежду, –– вылупившаяся бабочка –– то живое, что осталось от его сына.

В рамках христианской интерпретации стоит трактовать и номинацию лакея –– единственное имя в рассказе –– Иван. Возможны два варианта: «Иван» –– это и подчеркнуто типичное имя для мужика, и имя пророка Иоанна, возвещавшего о приходе Мессии. Противоречия нет: учитывая сниженность всего сакрального в «Рождестве» («Рождество бабочки», «слепота» церкви, герой забывает о празднике), пророк-лакей выглядит вполне уместным. О пророческой функции Ивана свидетельствует и тот факт, что именно лакей напоминает Слепцову о Рождестве: «Праздничек завтра» [9, с. 187].

Объединенные христианской тематикой и формальным исполнением (неполнотой формулирования имен, также с этой тематикой связанной), номинации в «Рождестве» образуют цельную структуру.

Разработка инверсии «рождение –– смерть» на фоне христианской образности характерна также и для еще одного набоковского текста, представляющего для нас интерес с точки зрения системы имен героев, – рассказа «Оповещение» (1935).

Сюжет рассказа прост; экспозиция, выполненная Набоковым в лаконичной манере гоголевского «Ревизора», обрисовывается в первом предложении: «У  Евгении Исаковны, старенькой, небольшого формата дамы, носившей только черное, накануне умер сын». [9, с. 389]. Далее на протяжении всего рассказа друзья Евгении Исаковны не решаются оповестить ее о смерти ребенка. Роковые слова («Да что там в самом деле, –– умер, умер, умер!» [9, с. 394]) произносятся в самом конце рассказа.

В нем фигурируют шестнадцать персонажей. Семеро из них –– пианистка, карлица, Липштейн, чета Оршанских, Елена Григорьевна и Томкина –– выступают своего рода фоном, они наполняют социальное пространство текста, сообщая ему объем. По механизму реализации транстекстуальных связей эти номинации нольшаговые, они не отсылают ни к одному объекту вне текста; с точки зрения метода формулирования, эти имена носят сугубо нейтральный характер. Номинации остальных девяти персонажей, занимающих более важное место в рассказе, отличаются как функциональным, так и стилистическим единством. В этом смысле случай «Оповещения» похож на «Истинную жизнь Севастьяна Найта» –– в силу большого количества персонажей только группа первостепенных героев представляет собой структурированную номинологическую систему. Рассмотрим представителей этой группы.

Главная героиня рассказа –– Евгения Исаковна, потерявшая сына. Оба элемента номинации (как имя, так и отчество) обладают семантической нагрузкой. Однако если к уместности педалирования значения имени «Евгения» (греч. «благородная») могут возникнуть вопросы, хотя, безусловно, на основании текста можно говорить о достоинстве и выдержке этой героини, то актуальность анализа отчества не вызывает сомнений. Оно отсылает к имени библейского Исаака, которого отец его, Авраам, по велению Бога должен был принести в жертву (Быт. 22:1-17). Налицо мотив потери ребенка и сопряженный с образом Исаака ореол «сыновней потери» – не состоявшейся в Ветхом Завете, но имевшей место в «Оповещении». Вновь отметим очередную набоковскую инверсию: Исаак как семантический элемент, ассоциирующийся с образом сына, дается Набоковым в отчестве матери потерянного ребенка. Таким образом, имя этой героини по механизму реализации транстекстуальной связи одношаговое, а по методу формулирования –– имя-ключ, поскольку один из элементов является выразителем семантики обретения и потери сына.

Имя же этого сына –– Михаил. В тексте он не назван полным именем, встречаются только вхождения «Миша» и «Мишук» –– диминутивные формы [4]. Так описывается в тексте его кончина: «Фабрикант, у которого с осени служил Миша, сообщал, что бедный молодой человек упал в пролет лифта с верхней площадки, –– и еще после этого мучился сорок минут, был без сознания, но ужасно и непрерывно стонал –– до самого конца» [9, с. 390]. С образом Михаила связан мотив падения. Принимая во внимание специфику тематики рассказа и набоковскую инвертированность сакральных образов, нельзя не сравнить его образ с архангелом Михаилом. В Откровении сказано: «Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали [против них], но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Откр. 12:7-9). Михаил низвергает десятирогого дракона, «побивает сатану» –– у Набокова же несчастный сын героини сам падает в шахту лифта. Отметим, что и здесь имеет место мотив гибели ребенка: ибо архангел Михаил вступает в сражение со змеем во имя спасения Жены, облаченной в солнце, и ее младенца (Откр. 12:4-7). В «Оповещении» же сын, к тому же носящий имя Михаила, гибнет. Один образ у Набокова сочетает элементы двух различных, но объединенных той же историей и мотивной структурой персонажей.

Нельзя не сказать и об инверсии «рождение –– смерть», связанной с образом сына Евгении Исаковны. Парадоксальность повествования «Оповещения» в том, что в рассказе описывается не сама смерть и реакция на нее, но скорее рождение смерти, вести о ней. Герои никак не могут сообщить Евгении Исаковне о гибели ее сына. Однако в конце концов  весть, которую нельзя назвать благой, ее настигает. Образ Михаила (происх. от др.-евр. ‏מיכאל, – «Кто как Бог?») можно также назвать христологическим, весть не о рождестве, а о смерти (падении –– вознесении наоборот) которого приносят друзья Евгении Исаковны. В этом смысле символично появление в тексте персонажа с номинацией Мария Осиповна, в имени которой заключены и Мария, и Иосиф.

Имена группы персонажей вокруг главной героини также связаны с семантикой жертвы и потери. Фамилия Шуф, четы, появляющейся в тексте, с идиша переводится как «овца», об употреблении которой в качестве жертвы едва ли стоит говорить. Их имена (неполные) по механизму реализации – одношаговые этимологические, по методу формулирования – имена-ключи.

Небольшой подгруппой внутри группы первостепенных персонажей выделяются персонажи, чьи имена выражают черноту, тьму, на номинологическом уровне характеризуя ситуацию, олицетворяя присутствие смерти в тексте. Это фрау Шварц (нем. «черный») и супружеская пара Чернобыльских. С Борисом Львовичем Чернобыльским связано и назначение Михаила на работу, которая привела к его смерти: «Бедный, бедный Мишук, бедный мальчик, двадцать три года, вся жизнь впереди... Главное –– я же советовал, я же его устроил, –– подумать, что если б он в этот паршивый Париж...» [9, с. 391]. Механизм реализации транстекстуальных связей также одношаговый этимологический, метод формулирования – имена-ключи, характеризующие ситуацию.

Отдельного упоминания достойна и Ида Самойловна, чей первый муж Владимир Маркович «умер один, ночью, в поезде, от сердца» [9, с. 391]. Семантика ранней потери мужа связана только с одной из знаменитых Ид – Идой Герцфельдской, первой святой Вестфалии. Из контекста мы узнаем, что набоковская Ида вновь вышла замуж, вестфальская святая же после смерти супруга поселилась прямо под стеной церкви над могилой усопшего [11]. Мы не считаем это сопоставление достаточно убедительным, однако уверены, что внимания достойна каждая номинация в тексте –– скорее всего, номинацию этой героини следует отнести к нейтральной по методу формулирования и нольшаговой по методу реализации транстекстуальных связей. Имя Самуил, фигурирующее в отчестве, также не находит соответствий ни с библейским пророком Самуилом, ни с прочими известными Самуилами.

Таким образом, мы увидели, что в «Оповещении», несмотря на «густонаселенность» этого рассказа, имена основной группы героев функционируют в особой системе, стилистически, тематически и функционально взаимопроникнутой и взаимообусловленной. Мотивы смерти, потери (сына и мужа), инверсия рождения и смерти мотивируют использование специфических номинаций, направленных на создание цельной структуры. Имя в «Оповещении» становится важным приемом, тонкий и точный выбор которого со стороны автора способствует созданию единой образно-тематической структуры рассказа.

Третьим текстом, в котором система имен представлена наиболее цельно и плотно, является «Рождественский рассказ» (1928; Руль). По объему он не превосходит «Оповещение» (оба в цитируемом нами издании полного собрания рассказов В. В. Набокова занимают пять полных страниц), однако «населен» он значительно меньшим количеством персонажей. Их в тексте трое: начинающий писатель Антон Голый («безжалостно освещенный лампой, молодой, толстолицый, в косоворотке под черным пиджаком»), «маститый» писатель Дмитрий Дмитриевич Новодворцев («В крупном пенснэ, чрезвычайно лобастый, с двумя полосками редких темных волос» [9, с. 269]) и безымянный критик, которого Набоков награждает ироничным определением «пестун». Кроме того, упоминаются еще два фоновых героя – литератор Неверов (очевидно, соперник Новодворцева: «К нему, а не к Неверову привели его [Голого]» [9, с. 270]) и Туманов – герой «Граней», лучшего текста Новодворцева.

Номинации Антона Голого и Дмитрия Дмитриевича Новодворцева представляют особый интерес. С одной стороны, они парные: по механизму реализации транстекстуальных связей их номинации двухшаговые. Фамилии обоих отсылают к Демьяну Бедному (чья истинная фамилия – Придворов). Выстраиваются следующие цепочки: Антон Голый – Демьян Бедный – тип нового советского писателя. Важно отметить, что, судя по краткому описанию Голого, в его образе можно угадать и клюевско-есенинский черты, которые В.Ф. Ходасевич в 1926 году формулировал так: «В его разговоре была смесь самоуничижения и наглости… не ходил, не смотрел, а все как-то похаживал да поглядывал, то смиренничая, то наливаясь злостью. Не смялся, а ухмылялся. Бывало, придет – на все лады извиняется: да можно ли? да не помешал ли? да, пожалуй, не ко двору пришелся? да не надоел ли? да не пора ли уж уходить? А сам нет – нет да шпилечку и отпустит… нам где же, мы люди темные, только вот, разумеется, которые ученые, – они хоть и все превзошли, а ни к чему они вовсе, да... Любил побеседовать о политике…..» [10, с. 183]. Отметим сходство портрета Голого с описанием представителя этого типа Ходасевичем: «Разгуливал он сусальным мужичком, носил щегольские сафьянные сапожки, голубую шелковую рубаху, подпоясанную золотым шнурком; на шнуре, висел гребешок для расчесывания молодецких кудрей» [10, с. 186]. Антон Голый – послереволюционный наследник этой образности. По методу формулирования, таким образом, его номинация заслуживает статуса говорящей.

Однако если фигура Антона Голого однозначна, то с Новодворцевым ситуация сложнее. Его фамилия отсылает не к вымороченному псевдониму (который Придворов стал активно использовать с 1912 г.), а к настоящей фамилии. Новодворцев парадоксальным образом совмещает в себе прошлое и будущее: он, безусловно, человек «нового времени», он служит при «новом дворе», но Новодворцев сохраняет в себе и память о прежнем времени: «И вдруг, ни с того ни с сего вспомнил гостиную… как все огни елки хрустальным дрожанием отражались в ее широко раскрытых глазах, когда она с высокой ветки срывала мандарин. Это было лет двадцать, а то и больше назад, –– но как мелочи запоминаются» [9, с. 272]. Но от прежнего времени он всеми силами открещивается: «Во время оно, в сей день, ваша братия строчила рождественские фельетончики... «Со мной не случалось», –– сказал Новодворцев». «Новая жизнь была душе его впрок и впору. Шесть томов… Но тусклая слава, тусклая…» [9, с. 273]). Показателем связи Новодворцева с прошлым выступает и другой элемент его номинации: Дмитрий Дмитриевич. Во-первых, имя «Дмитрий» является знаковым для семьи Набоковых (это имя его деда). Во-вторых, редупликация номинаций ценна сама по себе: она символизирует замкнутость, конечность, самовоспроизводимость определенных конструктов и установок –– именно поэтому Дмитрий Дмитриевич Новодворцев и не может до конца интегрироваться в новое советское общество, слава кажется ему тусклой, а воспоминания о прошлом еще живы. Наконец, подобная редупликация встречается и в имени автора –– Владимира Владимировича Набокова.

Образ Новдворцева становится своеобразным «alter-ego» автора –– каким писатель мог бы быть при других обстоятельствах и других убеждениях. Это осколок прошлого, растративший свой талант в условиях «нового двора», –– именно поэтому рассказ Набокова заканчивается началом рождественского рассказа Новодворцева, и это начало пошлое и грубое: «Наглая елка переливалась всеми огнями радуги» [9, с. 274].

Цепочка номинации Дмитрия Дмитриевича Новодворцева двухшаговая с раздвоением на втором шаге (Придворов/alter-Набоков). По методу формулирования –– имя-ключ, поскольку его случай не очевиден и не однозначен, как случай с Антоном Голым.

Имена фоновых Туманова и Неверова образуют своего рода оппозицию. Туманов –– осколок прежней эстетики Новодворцева, Неверов –– псевдоним выходца из крестьян, писателя Александра Скобелева (1886-1923) [9, с. 700] и «говорящая» номинация для писателя сама по себе: особенно в стране, где наступило новое время, вера утрачена и даже рождественские рассказы предстоит писать «по-новому».

Мы увидели, что в «Рождественском рассказе» имена функционируют системно, находятся во взаимодействии друг с другом. Обусловленные единой тематикой, проблематикой (рецепция рождества среди «новых» советских писателей) и стилистикой, номинации являются важным приемом, формирующим и формулирующим настроение текста, его мотивную структуру. Номинации выступают полноценной характеристикой персонажа в пространстве текста малой формы –– и их значение тем выше, чем меньше количество персонажей.

Таким образом, суммируя наши наблюдения на материале трех рассказов Набокова, мы приходим к следующим выводам:

1. Разделяя системы имен на два типа, можно ввести оппозицию «порядок vs структура». В первом случае система понимается в широком смысле –– как набор номинаций, подобранных в массе своей разрозненно. Единственный фактор объединения их в «систему» –– то, что персонажам во всяком тексте свойственно иметь имена. Система имен, таким образом, становится проекцией системы персонажей и лишена собственного активно функционирующего уровня.
2. Понимая систему имен как структуру, мы имеем в виду, что номинации представляют собой цельный конструкт, все элементы которого однородны на формальном и тематическом уровнях, выполняют одни и те же функции и служат одним и тем же авторским целям и задачам.
3. Функционирование имен собственных персонажей в системе мотивируется яркой и специфической тематикой и стилистикой текста, предполагающей многочисленные и продуктивные параллели и связи с внетекстовой реальностью (шахматы, ветхозаветное предание, христология).
4. Номинация, работая в системе, является важным средством характеристики как одного персонажа, так и группы героев, выражает на новом уровне их взаимоотношения.
5. В текстах, принадлежащих малой форме, появление системы имен как структуры значительно более вероятно: неаккуратно используемый в пространстве романа прием рискует придать тексту аллегорический, но при этом весьма плоский характер.
6. Говоря о рассказах с небольшим количеством персонажей, стоит разделять героев на подгруппы по степени их важности и частотности появления. Номинации ключевых героев текста и будут образовывать структуру, при этом особенности имен фоновых персонажей –– вторичны.
7. Связь между объемом текста и степенью важности роли системы имен персонажей обратно пропорциональная: значение имен тем выше, чем меньше количество персонажей.

1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. – Москва: Российское библейское общество, 2006. – 1376 с.
2. Большой толковый словарь русского языка под ред. С.А. Кузнецова. [Электронный ресурс]: https://gufo.me/dict/kuznetsov (Дата обращения: 06.07.2021).
3. Владимир Набоков: pro et contra. Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология: В 2 т. – СПб., 1999.
4. Гиляревский Р.С., Старостин Б.А. Иностранные имена и названия в русском тексте: Справочник. – М.: Высшая школа, 1985. – 303 с.
5. Ковалев Б.В., Пугач В.Е. Имя собственное в рассказах В.В. Набокова (на примерах рассказов «Подлец» и «Рождество») // Вестник Костромского государственного университета. 2020. Т. 26. № 2. С. 169-176. DOI 10.34216/1998-0817-2020-26-2-169-176.
6. Кучина Т.Г., Леонидова И.А. Акустические и музыкальные образы в русскоязычных рассказах В. Набокова // Верхневоложский филологический вестник. – Ярославль: ЯГПУ, 2016. – с. 32-35.
7. Набоков В.В. Собр. соч: в 4 т. Москва : Правда, 1990. Т. 4. С. 384-405.
8. Набоков В.В. Истинная жизнь Севастьяна Найта / Пер. с англ. Г. Барабтарло. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – 352 с.
9. Набоков В.В. Полное собрание рассказов / В. В. Набоков; сост. А. Бабиков. 3-е изд., уточненное. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. – 752 с.
10. Ходасевич В.Ф. Некрополь. – СПб: Азбука-классика, 2008. – 320 с.
11. Butler, Alban. Saint Ida, Widow, Lives of the Fathers, Martyrs, and Principal Saints, 1866.