Русская литература | Филологический аспект №03 (95) Март 2023

Феномен безумия в советской культуре 1920-х гг. на примере очерка Е. Ромас «Вне жизни»

Назаров Иван Александрович
Канд. филол. наук, заведующий отделом научно-исследовательской деятельности ГБУК г. Москвы «Музей М.А. Булгакова», Доцент кафедры гуманитарных наук АНОВО «Московский Международный Университет», РФ, Москва, Nazarov.postbox@gmail.com

Аннотация: В статье рассматриваются особенности реализации феномена безумия на примере очерка Е. Ромас «Вне жизни». Внимание уделяется различным вариация мотива безумия – патографическому тексту (описанию психической болезни и ее лечения), многочисленным образам героев-безумцев, мотиву театральности, образу сумасшедшего дома и его персоналу, а также другим аспектам исследуемой темы.
Ключевые слова: Безумие, мотив, сокрытие безумия, симуляция безумия, образ врача-психиатра, образ безумца, образ сумасшедшего дома.

Nazarov Ivan Aleksandrovich
Cand. Sci. (Philology), head of the research activity department M.A. Bulgakov Museum, Assistant professor of department of humanities International University in Moscow, Russia, Moscow

Abstract: The article discusses the features of the implementation of the phenomenon of madness on the example of the essay by E. Romas "Beyond Life". Attention is paid to various variations of the motive of insanity – pathographic text (description of mental illness and its treatment), numerous images of mad heroes, theatricality motive, the image of a lunatic asylum and its staff, as well as other aspects of the topic under study.
Keywords: Madness, motive, concealment of madness, simulation of madness, the image of a psychiatrist, the image of a madman, the image of a madhouse.

Феномен психической болезни, как указывают отечественные и зарубежные исследователи-гуманитарии, литературоведы и культурологи (Л.К. Антощук, О.А. Иоскевич, И. Поспишил и другие), является сквозной темой в художественной литературе и находит свое отражение в различных литературных эпохах. Феномен безумия в отечественной литературе периода 1920–1930-х годов привлекал к себе внимание многочисленных писателей (А.Т. Аверченко, К.К. Вагинова, М.А. Булгакова, М. Горького, Ф.В. Гладкова, Б.С. Житкова, В.Я. Зазубрина, С.С. Заяицкого, Л.М. Леонова, Ю.К. Олеши, А. Соболя, Г.И. Шилина и многих других) и был представлен достаточно разносторонне, часто являясь откликом на различные исторические и социокультурные преобразования в СССР. В данном контексте актуальны соображения О.А. Иоскевич, отметившей, что феномен безумия является сквозной темой в отечественной литературе и оказывается «представленным во все литературные эпохи, особенно в те, которые проблематизируют отношения между литературой и действительностью (средневековье, барокко, романтизм, модернизм и постмодернизм)» [2; c. 8]. В данной статье будут рассмотрены особенности художественного воплощения феномена безумия на примере очерка Е. Ромас «Вне жизни» (1924).

Особым пластом изучения заявленной темы оказывается разностороннее присутствие феномена безумия в советской периодике – воплощение темы через пародирование известных текстов (например, «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя [7]), различный иллюстративный материал, а также отражение событий внешней и внутренней политики СССР (статья Б. Белогорского «№151. Сидели ли вы в сумасшедшем доме, а если нет, то почему?» [1], фельетон Б. Самсонов «Пожар в сумасшедшем доме» [6]) и др. Очерк Е. Ромас, опубликованный в четырех выпусках «Рабочей газеты» [2, 3, 4, 5] в мае 1923 года является отражением сразу нескольких аспектов репрезентации феномена безумия в советской культуре 1920-х годов: исторический контекст работы психиатрической клинической больницы Н.А. Алексеева («Канатчикова дача»), социальный аспект психических болезней, контекст Октябрьской революции и Гражданской войны, размышление о природе ментальных болезней, о способах их лечения и т.п.

Героиня-рассказчица оказывается в психиатрической лечебнице не в статусе пациента, а пребывает там с целью написания очерка: указанная ситуация посещения психиатрической лечебницы (в рамках подготовки исследования, экскурсии или, например, сна) – популярный сюжет в мировой литературе и встречается в произведениях А.Ф. Войекова («Дом сумасшедших»), И.Ф. Наживина («В сумасшедшем доме»), Э.А. По («The system of Dr. Tarr and professor Fether») и других писателей. Проводниками героини в сумасшедшем доме оказываются врачи-психиатры и смотрители, вместе с которыми рассказчица посетит женское и мужское буйные отделения, изолятор, корпус хронических больных, рабочее отделение и другие пространства лечебницы.   

Социум и обитатели лечебницы в очерке Е. Ромас взаимосвязаны, что позволяет выделить две условные категории – «безумие мира» и безумие личности. Первая категория отражает комплекс проблем онтологического и философского характера: несовершенство законов мироздания, бессилие разума в попытках разрешения «проклятых» вопросов, подвижность представлений о норме в социуме. В данном контексте герой-безумец является своеобразным медиатором: его сумасшествие становится результатом дисгармонии окружающей действительности, реакцией на различные проявления «безумия мира» – в очерке Е. Ромас к данной категории относятся пациенты, пораженные социальными катаклизмами дореволюционной России, Октябрьской революции, Гражданской войны в России, переустройства общества в начале 1920-х годов, классовой борьбы и другими проблемами.

Показательна история пациентки-еврейки, которая сошла с ума, мучаясь вопросом о равенстве на земле. Для погружения во внутренний мир пациентки Е. Ромас знакомит читателя с дневником пациентки, где изложена «история болезни» (данный эпизод позволяет проследить утрату рассудка не только как результат, но и как процесс) – девушка поступила в русскую школу, где столкнулась с антисемитизмом, насильственным преподаванием закона божьего и т.п.; во время еврейской пасхи и других праздников она стала жертвой еврейских погромов. Е. Ромас подчеркивает социальный аспект проблемы – после Октябрьской революции (которая по мнению рассказчицы, принесла всем равенство) девушка не смогла понять идей марксизма и в безумии стала противницей коммунистов. В данном контексте заголовок очерка «Вне жизни» обретает дополнительный смысл – норма новой жизни оказывается связана не только с медицинским аспектом, но и социально-политическим.

Природа ментальных болезней и различность представлений о ней – одна из центральных проблем анализируемого очерка. Е. Ромас резюмирует, что в медицинской практике принята следующая позиция: психические заболевания условно делятся две группы, где в одной причина недуга заключается в искусственном физическом повреждении организма человека; ко второй группе относятся «люди, у которых в организме не найдено никаких повреждений и неправильностей, кроме слишком большой впечатлительности. И все-таки они сходят с ума. Тут приходится искать причины во внешних условиях. Например, в испуге, перенесенном горе, неразрешимых вопросах и т.д.» [3].

Несмотря на то, что формально «Вне жизни» – очерк, написанный в рамках публицистического жанра, в нем присутствует значительное количество художественных образов, что позволяет рассматривать текст Е. Ромас вместе с некоторыми произведениями М.А. Булгакова, А.Р. Беляева, Ф.В. Гладкова и других авторов, затрагивавших исследуемую тему. Так, например, показательно, что больница практически не имеет связи с окружающим миром (газеты и другие вещи извне – запрещены), внешне больница напоминает старую усадьбу, где течет тихая мирная жизнь и т.д. Иными словами, больница оказывается изолирована от развивающегося историко-временного контекста. Различной степенью художественной детализации отмечены некоторые пациенты – молодая пациентка, убежденная в том, что у нее нет тела и души, а также пожилая больная, которая раздает «гостинцы» (хлебные крошки, куски сахара, окурки и т.д.). Особый интерес в данном контексте представляет образ поэта (восходящий к сложившейся литературной традиции конца XVIII – начала XIX вв.) – в тексте очерка Е. Ромас цитируется стихотворение, в котором, помимо событий повседневной жизни (бунт пациентов, конфликты с администрацией и т.п.), приводится примечательное сравнение душевнобольных с волками, которые как дети закутаны в смирительные пеленки. В данном контексте подчеркивается противоречивая природа поведения героя-безумца, который визуально может вызывать чувство сострадания, однако в любой момент может проявить свое внутреннее «я» в виде припадка, агрессии и жестокости (что неоднократно подчеркивается и на примере контрастного описания пространства больницы, где наравне с описаниями ухода за больными, цитатами из стихотворений и прочими «положительными» деталями, постоянно упоминается о проявлениях нечеловеческой силы, ловкости и хитрости пациентов – склонности к обману, разбитых стеклах и оторванных решетках и т.д.). Отметим, что само изображение пациентов и их поведения в определенной степени отличается схематизмом – автор показывает образы душевнобольных с явной опорой на сформированный в культурной традиции «анекдотами, популярными поверьями, медицинскими фактами, наивными понятиями о психиатрии, а также литературными и жизненными сюжетами» [3; С. 290].

Одной из центральных тем очерка становится отражение советской культуры в сознании пациентов клиники. Отметим, что уже в первой части очерка автор отмечает интерес к «…пасынкам жизни. Это – люди с нарушенной психикой. Они живут у нас под боком. Их страдания так необычны <…> Мы их не знаем. А между тем крайне поучительно посмотреть на этот «задний двор» жизни, поучительно, потому что настоящая подлинная жизнь с ее тревогами, борьбой радостью и печалями, так или иначе, отразилась в больном мозгу» [2]. Отметим, что автор очерка в определенной степени подчёркивает многослойность темы безумия, что полностью соответствует представлениям о русской литературе данного периода чешского исследователя И. Поспишила, отметившего, что безумие обладает статусом многослойного явления, значимого не только в медицинском аспекте, но и культурологическом, литературном – и особенно характерным для феномена русской литературы XX столетия [11].

В данном контексте отметим, что психический недуг оказывается связан как с социальными катаклизмами (Октябрьская революция, Гражданская война, внешняя политика СССР в начале 1920-х годов), так и становится отражением культурного переустройства социума (революционная риторика, утверждение советского лексикона 1920-х годов и др.) Указанное представлено на примере крестьянина Колюжного (психическая болезнь героя является следствием ужасов Гражданской войны – герою мерещатся шомпола, погоны, красные звезды и огонь), безымянного пациента (страдающему из-за воспоминаний по близкому человеку, которого растерзали кадеты), страдающего идиотизмом Васюкова (воображающего себя революционным художником Д. Моором), красного командира Н. (ругающего всех невоенных и демонстрирующего рубцы как «почетные раны»), красноармейца Горбиков (бредящего, что знаком со всем Совнаркомом и просит передать записку Д.И. Калинину), пациента с фамилией В-жин (воображающий себя то Вильгельмом, то Вильсоном, то Вциксовнаркомом).

В контексте исследуемой темы особо примечательна часть очерка, посвященная пациенту Черешнину – это бывший приказчик мануфактурного магазина, болезнь которого определена как «психически – отсутствие морального чувства, физически – сухотка спинного мозга» [5]. Данный пациент представляет собой пример отрицательного персонажа – хитрый и язвительный, он эксплуатирует окружающих больных, организовывает работу «контрразведки» (за хлеб и спички выменивает у пациентов информацию о персонале лечебницы), определяет себе «личного секретаря», пишет доносы в различные инстанции, после чего «Канатчикову дачу» посещают ревизоры для проверки «возмутительных фактов, сообщаемых группой больных» [5]. Противостояние между Черешниным и персоналом клиники (а также другими пациентами, разделяющими революционные идеи) в определенной степени оказывается пародированием Гражданской войны, где бывший приказчик воплощает собой дореволюционный уклад России.

Для художественного воплощения феномена безумия в литературе значимую роль играют образ врача и мотив лечения. В очерке Е. Ромас представлены два взгляда на проблему лечения душевнобольных. С одной стороны, уделяется внимание научно-медицинскому подходу – упоминаются различные процедуры и способы воздействия на физическое тело пациентов (например, заворачивание в мокрое полотенце), с другой – лечение, которое воздействует на сознание обитателей лечебницы (психотерапия, лечение убеждением и т.д.). Отметим, что в данном случае прослеживается известная литературная традиция – физическое воздействие на пациентов лечебницы в определенной степени сопоставимо с насильственными действиями и принуждением. Анализируя специфику образа сумасшедшего дома в отечественной литературе, Л.А. Сапченко [9] отмечает, что связь клиники с картинами насилия восходит к литературным традициям XVIII века и находит свое развитие в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина (описание больницы «Бедлам»); в литературе XIX века данный мотив присутствует в творчестве А.С. Пушкина («Не дай мне бог сойти с ума…»), Н.В. Гоголя («Записки сумасшедшего»), В.М. Гаршина («Красный цветок»), А.П. Чехова («Палата № 6») и затем отражается в литературе XX века (произведениях Г.П. Белорецкого «В сумасшедшем доме», А. Белого «Москва», С.О. Бройде «В сумасшедшем доме» и др.). Согласно указанной традиции, к сюжетно-мотивному комплексу относятся картины физического насилия над пациентами (процедуры, агрессивное поведение персонала лечебницы), их изоляция от окружающего мира и попытки побега, натурализм сцен поведения психически больного персонажа и другие. Характерно, что подобное воздействие на организм даже психически здоровых персонажей может оказывать резко отрицательное воздействие и воплощаться в развитии сюжета о доведении (случайном или сознательном) до безумия в стенах лечебницы.

В контексте проблемы лечения безумия показательно, что выводы Е. Ромас о работе «Канатчиковой дачи» сдержанны – клиника получает в целом удовлетворительную оценку: если сравнивать ее достижения в области лечения с прошлыми эпохами (когда больных сажали на цепь), то советская психиатрия заслуживает похвалы, но с учетом накопившегося опыта других стран к 1920-м годам, окончательная оценка оказывается неудовлетворительной.

1. Белогорский Б. №151. Сидели ли вы в сумасшедшем доме, а если нет, то почему? - Рабочая газета. №48. 1923. – С. 5.
2. Иоскевич О.А. На пути к «безумному» нарративу (безумие в русской прозе первой половины XIX в.) : монография / O.А. Иоскевич. –. Гродно : ГрГУ, 2009. – 161 с.
3. Куперман В., Зислин И. Симуляция психоза. Семиотика поведения. / Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика: Сб. статей / Под ред. К. Богданова, Ю. Мурашова, Р. Николози. – М.: Новое издательство, 2006. – С. 290–302.
4. Ромас Е. Вне жизни. В гостях у обитателей «Канатчиковой дачи». Рабочая газета. №102. 11 мая. 1923. – С. 5.
5. Ромас Е. Вне жизни. В гостях у обитателей «Канатчиковой дачи». Рабочая газета. №103. 12 мая. 1923. – С. 4-5.
6. Ромас Е. Вне жизни. В гостях у обитателей «Канатчиковой дачи». Рабочая газета. №105. 15 мая. 1923. – С. 4.
7. Ромас Е. Вне жизни. В гостях у обитателей «Канатчиковой дачи». Рабочая газета. №102. 16 мая. 1923. – С. 5.
8. Самсонов Б. Пожар в сумасшедшем доме. Крокодил. №15. 1930. – С. 5.
9. Сапченко Л.А. Сумасшедший дом в произведениях русской литературы: от Карамзина – к Чехову / Л.А. Сапченко // Вопросы литературы. – 2002. – N 11/12.– C. 342–356.
10. Флит Б.Д. Записки сумасшедшего. Крокодил. №19. 1931. – С. 6.
11. Pospishil I. Fenomensilenstvi v ruske literature19.a 20. stoleti / I. Pospishil. – Brno: MasarykovaUniverzita, 1995. – 152 s.