Социальная психология | Мир педагогики и психологии №08 (61) Август 2021

УДК 159.922

Дата публикации 12.08.2021

Механизмы взаимодействия одиночества и автономии у взрослых в России и Болгарии

Стрижицкая Ольга Юрьевна
докт.психол.наук, профессор кафедры психологии развития и дифференциальной психологии, Санкт-Петербургский государственный университет, РФ, г. Санкт-Петербург, o.strizhitskaya@spbu.ru
Петраш Марина Дмитриевна
канд.психол.наук, доцент кафедры психологии развития и дифференциальной психологии, Санкт-Петербургский государственный университет, РФ, г. Санкт-Петербург, m.petrash@spbu.ru
Бабакова Лилия Виткова
канд.психол.наук, ассистент кафедры музыкальной педагогики и дирижирования, Академия музыкальных, танцевальных и изобразительных искусств, Болгария, Пловдив, babakova_lilia@abv.bg
Александрова Наталия Христова
профессор, Международная высшая бизнес школа, Болгария, София, alexandrovan@yahoo.com

Аннотация: Статья посвящена сравнительному анализу уровневых и структурных особенностей одиночества и автономии у взрослых людей в России и Болгарии. В исследовании приняли участие 224 взрослых из России и Болгарии в возрасте 30-45 лет. Методы: дифференциальный опросник переживания одиночества, шкала социального и эмоционального одиночества, шкала «автономия» из опросника «социотропность - независимость». Результаты показали, что выраженность общего переживания одиночества в российской и болгарской частях выборки не различаются, в то время как парциальные и качественные характеристики подвержены кросс-культурным различиям. Множественный регрессионный анализ показал, что механизмы соотношения автономии и одиночества также различаются и демонстрируют противоположные паттерны.
Ключевые слова: одиночество, автономия, независимость, позитивное одиночество, взрослость

Mechanisms of interaction of loneliness and autonomy among Russian an Bulgarian adults

Strizhitskaya Olga Yuryevna
Doctor of Psychology, professor at Developmental and differential psychology department, Saint-Petersburg State University, Russia, Saint-Petersburg
Petrash Marina Dmitrievna
PhD in Psychology, associate professor at Developmental and differential psychology department, Saint-Petersburg State University, Russia, Saint-Petersburg
Babakova Liliya Vitkova
PhD in Psychology, assistant at Department of musical pedagogics and conducting, Academy of music, dance and fine arts Bulgaria, Plovdiv
Alexandrova Natalia Christova
Doctor of Psychology, professor at International business high school, Bulgaria, Sofia

Abstract: The article is devoted to a comparative analysis of the level and structural characteristics of loneliness and autonomy in adults in Russia and Bulgaria. The study involved 224 adults from Russia and Bulgaria aged 30-45 years. Methods: differential questionnaire of feelings of loneliness, scale of social and emotional loneliness, scale "autonomy" from the questionnaire "sociotropy - independence". The results showed that the severity of the general experience of loneliness in the Russian and Bulgarian parts of the sample did not differ, while the partial and qualitative characteristics were subject to cross-cultural differences. Multiple regression analysis showed that the mechanisms of the relationship between autonomy and loneliness are also different and show opposite patterns.
Keywords: Loneliness, autonomy, independence, positive loneliness, adulthood

Правильная ссылка на статью
Стрижицкая О.Ю., Петраш М.Д., Бабакова Л.В., Александрова Н.Х. Механизмы взаимодействия одиночества и автономии у взрослых в России и Болгарии // Мир педагогики и психологии: международный научно-практический журнал. 2021. № 08 (61). Режим доступа: https://scipress.ru/pedagogy/articles/mekhanizmy-vzaimodejstviya-odinochestva-i-avtonomii-u-vzroslykh-v-rossii-i-bolgarii.html (Дата обращения: 12.08.2021)

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект 19-513-18015 «Одиночество и независимость на разных этапах жизненного цикла: перспективы и подходы в Болгарии и России».

Одиночество – сложный социально-психологический феномен, затрагивающий как личностные особенности человека, так и его коммуникативную сферу, эмоции, социальный и культурно-исторический контекст. Оно отражает противоречие между существующими у человека отношениями и желаемыми [8, 12], что подчеркивает субъективную природу одиночества, его зависимость не только от актуальной ситуации, в которой находится человек, но и от его личных установок и особенностей, преобразованных социальным контекстом [11]. Существует множество предположений и подходов к пониманию одиночества, некоторые из них полагают, что одиночество – это единый генерализованный конструкт, другие – что существуют парциальные параметры одиночества [цит. по 8]. На данном этапе, большинство исследователей сходится на том, что существует как минимум два крупных компонента одиночества: эмоциональное одиночество (когда человек не получает необходимой эмоциональной отдачи от отношений) и социальное одиночество (когда человек ощущает, что его контактов недостаточно, а их качество не соответствует его желаниям) [8, 12].

Одиночество также является и одним из наиболее распространенных феноменов, характерным для всех возрастных групп [15].

Традиционно одиночество ассоциировалось с негативными аспектами функционирования человека [10]. Однако в последние десятилетия все больше исследователей стали обращать внимание на неоднозначность этого феномена, его эволюционную роль [9], необходимость для саморазвития и самопознания. Появились новые термины, такие как экзистенциальная одинокость [3], динамическое одиночество [9], позитивное одиночество [4,13].

Поскольку одиночество связано с общением, оно также связано и с границами нашего взаимодействия с другими людьми [14], что позволяет предположить, что такие понятия как независимость и свобода также будут связаны с одиночеством.

В данном исследовании мы предприняли попытку изучить особенности взаимодействия параметров одиночества и автономии (независимости) с позиций кросс-культурных различий. Мы предположили, что уровневые характеристики могут существенно не различаться, однако, различия в социальных установках в отношении нормативного социального взаимодействия должны приводить к структурным различиям.

Методы и методики исследования.

Участниками исследования стали 224 взрослых человека из России (Санкт-Петербург) и Болгарии (София, Пловдив) в возрасте 30-45 лет. Российскую выборку составили 123 респондента (47,2 % - мужчины, средний возраст 39 лет). В болгарскую выборку вошел 101 респондент (45,5 % - мужчины, средний возраст 36,55 лет). Сбор данных проходил с октября 2019 по февраль 2020 года (до начала режима изоляции).

Для решения поставленных задач мы использовали следующие методы: (1) Дифференциальный опросник переживания одиночества (ДОПО) Е.Н. Осина и Д.А.Леонтьева [4] (болгарская адаптация Н.Х. Александрова и соавт. 2020). Опросник позволяет изучить как общее переживание одиночества, так и его качество: зависимость от общения и позитивное одиночество. (2) Шкала социального и эмоционального одиночества (SELSA-S): русскоязычная версия в адаптации О.Ю. Стрижицкой и соавторов [7], болгарская версия в адаптации Н.Х. Александровой [1]. Шкала направлена на изучение переживания одиночества в различных жизненных сферах: социальной, эмоциональной, интимно-личностной. (3) Шкала «Социотропность – Самодостаточность»: русскоязычная адаптация О.Ю. Стрижицкой с соавторами [6, в печати], болгарская адаптация Л.В. Бабаковой [2]. Для исследования мы использовали идентичные по содержанию шкалы «автономия» болгарской версии и шкалу «самодостаточность» русскоязычной версии. Поскольку в российской и болгарской версии названия шкал различаются, для единообразия и большей наглядности во всех таблицах  и схемах эта шкала названа «автономия».

Результаты исследования.

На первом этапе анализа мы проверили наличие гендерных различий в российской и болгарской выборках. Тест Стьюдента для независимых выборок показал, что как в российской, так и в болгарской группе гендерные различия по рассматриваемым параметрам отсутствуют. В результате было принято решение в дальнейшем анализе рассматривать болгарскую и российскую группы без деления по гендерному признаку.

Вторым этапом стал сравнительный анализ выраженности одиночества и автономии в российской (N=123) и болгарской (N=101) выборках (табл. 1).

Таблица 1. Уровневые показатели одиночества и автономии в российской и болгарской выборках

Характеристики

Средние

t-критерий Стьюдента

Россия

Болгария

M

SD

M

SD

t

p

Социальное одиночество

8,21

4,23

10,78

5,58

-3,920

,000

Эмоциональное одиночество

9,98

4,30

9,44

5,18

,853

,395

Интимно-личностное одиночество

13,43

6,52

15,76

10,46

-2,038

,043

Общее одиночество

12,67

4,79

12,34

4,82

,511

,610

Зависимость от общения

13,64

5,36

15,66

4,25

-3,076

,002

Позитивное одиночество

25,76

6,22

23,75

5,87

2,469

,014

Автономия

40,63

6,32

45,37

6,85

-5,383

,000

Примечание. M – среднее, SD – стандартное отклонение, t – t-критерий Стьюдента для независимых выборок, p – уровень значимости.

Результаты исследования показали, что между респондентами российской и болгарской групп по показателям одиночества и автономии наблюдается ряд различий. Интересно отметить, что общий показатель одиночества, отражающий недифференцированное ощущение одиночества (то есть ощущение одиночества вообще, безотносительно конкретных сфер, людей и ситуаций), в двух выборках статистически значимо не различается. При этом болгарские респонденты чаще демонстрировали более высокие уровни по характеристикам, связанным с негативными аспектами одиночества (социальное, интимно-личностное одиночество, зависимость от общения), а российские выше оценивали позитивное одиночество, связанное с возможностями саморазвития, рефлексии. Сравнительный анализ параметра «автономия» показал, что болгарские респонденты демонстрировали более высокий уровень автономии. Полученные результаты можно назвать отчасти противоречивыми. Хотя в целом можно сказать, что как болгарские, так и российские респонденты скорее автономны и самодостаточны (45,37 и 40,63 соответственно при максимальном значении 60 баллов), вместе с тем можно было бы ожидать, что при выраженных значениях зависимости от общения, социального и интимно-личностного одиночества мы могли бы ожидать скорее средние или низкие значения по автономии.

Чтобы понять механизмы, которые приводят к таким формальным внешним несоответствиям уровневых показателей, мы провели третий этап анализа, в рамках которого изучили связи между разными показателями одиночества и автономией. Для решения этой задачи мы использовали множественный регрессионный анализ и модели путей.

Рассматриваемые нами параметры одиночества можно условно разделить на две группы: параметры, отражающие переживание одиночества в определенных сферах (социальное, эмоциональное, интимно-личностное) и качественные характеристики переживания одиночества (общее переживание одиночества, зависимость от общения, позитивное одиночество). Наша исходная модель предполагала, что параметры переживания одиночества по сферам будут выступать предикторами общего уровня одиночества, а автономия будет выступать предиктором качественных параметров одиночества, причем мы ожидали, что связь автономии и зависимости от общения и автономии и общего одиночества будут отрицательными, поскольку автономия предполагает меньшую ориентацию на социум. В то же время мы ожидали, что более высокие показатели автономии будут предикторами более высоких показателей позитивного одиночества, так как автономия, а также независимость и самодостаточность, которые отражают эту шкалу, предполагают потребность в динамическом одиночестве (то есть во временном одиночестве, необходимом для саморазвития).

Полученную модель мы проверили на соответствие эмпирическим данным каждой из выборок. Результаты представлены на рисунках 1 и 2.

После оценки значимости связей параметров, использованных в модели, схема путей для российской выборки выглядела следующим образом (рис. 1):

Рисунок 1. Модель путей параметров одиночества и автономии для российской выборки.

Примечание: χ2 – критерий хи-квадрат, df – количество степеней свободы, p – уровень значимости, RMSEA – среднеквадратичная ошибка приближения, CFI – сравнительный индекс согласия, GFI – критерий согласия, PCLOSE – индекс близости модели исходным данным

Полученная модель включила в себя два показателя переживания одиночества в разных сферах (эмоциональной и интимно-личностной) и два качественных показателя (общее одиночество и позитивное одиночество). Согласно нашей исходной модели, эмоциональное и интимно-личностное одиночество выступили однонаправленными положительными предикторами переживания общего одиночества. То есть для российской выборки, на основе парциальных переживаний одиночества в конкретных сферах складывается общее переживание одиночества. Автономия выступила предиктором качественных характеристик одиночества, в соответствии с базовой моделью, автономия снижала общее переживание одиночества и усиливала позитивное одиночество.

Анализ соответствия эмпирических данных по болгарской выборке дал несколько иные результаты (рис. 2):

Рисунок 2. Модель путей параметров одиночества и автономии для болгарской выборки.

Примечание: χ2 – критерий хи-квадрат, df – количество степеней свободы, p – уровень значимости, RMSEA – среднеквадратичная ошибка приближения, CFI – сравнительный индекс согласия, GFI – критерий согласия, PCLOSE – индекс близости модели исходным данным

Единственная модель, соответствовавшая эмпирическим данным, показала, что в болгарской выборке общее одиночество определяет переживание одиночества в отдельных сферах, согласно нашим данным, в сферах социального и интимно-личностного одиночества. Таким образом, можно предположить, что у болгарских респондентов присутствовало некое общее, недифференцированное переживание одиночества, которое экстраполировалось на отдельные сферы. Механизмы соотношения качественных показателей одиночества и автономии также продемонстрировали интересную картину: общее одиночество и позитивное одиночество определяли уровень автономии. Таким образом, можно предположить, что в болгарской выборке автономия адаптировалась под переживание одиночества.

Сравнительный анализ двух схем (рисунки 1 и 2) показал, что, с одной стороны, они весьма похожи. Обе схемы включают несколько сфер одиночества, причем обе схемы включают интимно-личностное одиночество. Из качественных показателей обе схемы включают общее одиночество и позитивное одиночество. Вместе с тем, схемы отражают принципиально разные механизмы взаимодействия одиночества и автономии. Для российской части нашей выборки характерно, что автономия, самодостаточность, независимость, с одной стороны, снижают общее переживание одиночества, а с другой, усиливают потребность в позитивном, динамическом одиночестве, которое бы давало возможность для самопознания и саморазвития. Такая модель, в целом, соответствует концепции психологической зрелости личности, разработанной под руководством Л.А. Головей.

Для болгарской части нашей выборки характерен совсем другой механизм. Вероятно, одним из ключевых регуляторов для них является как раз переживание одиночества, а изменения в автономии могут являться адаптивной реакцией, позволяющей удерживать «психологический гомеостаз». То есть, с одной стороны, при усилении недифференцированного переживания одиночества оно будет экстраполироваться на разные сферы межличностного взаимодействия, усиливая парциальные переживания одиночества. С другой стороны, при усилении переживания одиночества, возможно, защитные механизмы личности как бы снижают ориентацию на социум и усиливают автономию, по сути, снижая ценность межличностного взаимодействия. Эти результаты отчасти согласуются с данными, полученными нами на более молодых возрастах, где было показано, что в целом болгарские респонденты более ориентированы на социальные нормы и требования, а ценность позитивного одиночества для них ниже [5].

Обсуждение и выводы.

Результаты исследования позволяют говорить о том, что одиночество – многомерное образование, функционирование которого может определяться не только индивидными, личностными, но и культуральными особенностями. Также наше исследование наглядно продемонстрировало, что для понимания особенностей переживания одиночества недостаточно одной переменной. Полноценная диагностика требует использования как общих, так и парциальных параметров, в совокупности с качественными характеристиками.

Полученные результаты позволяют сделать еще одно перспективное предположение: наши данные показали, что автономия и одиночество могут влиять друг на друга в обе стороны, то есть и одиночество на автономию, и автономия на одиночество. Это позволяет предположить, что это одноуровневые характеристики, с одной стороны, и что конкретный механизм их взаимодействия может определяться как культуральный паттерн, с другой. Это предположение на данном этапе носит дискуссионный характер и требует дальнейшего экспериментального изучения, однако, оно открывает перспективы для практической работы с одиночеством, демонстрируя безусловную роль автономии в его функционировании.

Следует отметить некоторые ограничения нашего исследования. Во-первых, несмотря на то, что объем выборок был достаточным для выполнения представленных в статье математических процедур, увеличение выборки позволило бы дополнительно включить в работу демографические характеристики. На данном этапе мы рассматривали только роль возраста и пола, однако, в нашей выборке они не продемонстрировали значимых эффектов. Во-вторых, наши модели основаны на срезовых данных и не позволяют говорить о динамике представленных характеристик. Лонгитюдное исследование или систематическое наблюдение позволят в будущих исследованиях снять это ограничение. Наконец, в данной работе, исходя из принципа моделирования, мы обратились к ограниченному числу параметров, однако, помимо автономии на переживание одиночества могут влиять различные параметры, не исследованные в данном проекте.

Полученные в работе данные позволяют сформулировать следующие выводы:

1. Уровневые показатели одиночества и автономии оказались чувствительными к кросс-культурным особенностям. Так, несмотря на то, что общий уровень переживания одиночества между болгарской и российской выборками нашего исследования не различался, парциальные и качественные параметры одиночества, а также уровень автономии, продемонстрировали статистически значимые отличия.

2. Наиболее значимым результатом данной работы можно считать то, что, несмотря на практически идентичные по параметрам модели взаимодействия одиночества и автономии, эмпирические данные показали диаметрально противоположные механизмы взаимодействия этих параметров, еще раз подтвердив существенную роль кросс-культурного фактора в функционировании и понимании одиночества.


Список литературы

1. Александрова Н. Малка книжка за голямата самота. София, Болгария: изд-во «Проф. Петко Венедиков». 2015. 129 с.
2. Бабакова Л.В. «Повседневные неприятности и личностные характеристики (направленность на социум-автономия) в период старения (на примере Болгарии)», выпускная квалификационная работа аспиранта. 2017. Санкт-Петербург: Санкт-Петербургский государственный университет.
3. Гришина Н.В. Экзистенциальная психология. СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета. 2018. 494 с.
4. Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Дифференциальный опросник переживания одиночества: структура и свойства // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2013. Т. 10. № 1. С. 55-81.
5. Стрижицкая О.Ю., Муртазина И.Р., Бабакова Л.В., Александрова Н.Х. Представления об одиночестве в России и Болгарии (на примере студентов). Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Акмеология образования. Психология развития. 2020. Т. 9. № 4 (36). С. 367-376.
6. Стрижицкая О.Ю., Петраш М.Д., Муртазина И.Р., Вартанян Г.А. «Адаптация методики «Социотропность - самодостаточность» на российской выборке взрослых и пожилых людей» // «Экспериментальная психология». (в печати).
7. Стрижицкая О.Ю., Петраш М.Д., Муртазина И.Р., Вартанян Г.А., Маневский Ф.С., Александрова Н.Х., Бабакова Л.В. Адаптация болгарской версии шкалы социального и эмоционального одиночества (SELSA-S) для взрослых и пожилых людей // Консультативная психология и психотерапия. 2020. Т. 28. № 4. С. 79—97. DOI: https://doi. org/10.17759/cpp.2020280405
8. Buecker S., Maes M., Denissen J. J., Luhmann M. Loneliness and the big five personality traits: A meta-analysis // European Journal of Personality. 2020. Vol. 34(1). p. 8–28.
9. Cacioppo J.T., Cacioppo S., Boomsma D.I. Evolutionary mechanisms for loneliness // Cognition & Emotion. 2014. Vol. 28. №. 1. p. 3–21. https://doi.org/10.1080/02699931.2013.837379.
10. Deckx L., van den Akker M., Buntinx F., van Driel M. A systematic literature review on the association between loneliness and coping strategies // Psychology, Health & Medicine. 2018. Vol. 23(8). p. 899–916. https://doi.org/10.1080/13548506.2018.1446096.
11. Dufner M., Arslan R. C., Hagemeyer B., Schönbrodt F. D., Denissen J. J. A. Affective contingencies in the affiliative domain: Physiological assessment, associations with the affiliation motive, and prediction of behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 2015. Vol. 109(4). p. 662–676. https://doi.org/10.1037/pspp0000025.
12. Hawkley L. C., Cacioppo J. T. Loneliness matters: A theoretical and empirical review of consequences and mechanisms // Annals of Behavioral Medicine. 2010. Vol. 40(2). p. 218–227.
13. Holt-Lunstad J., Smith T.B., Baker M., Harris T., Stephenson D.: Loneliness and social isolation as risk factors for mortality: a meta-analytic review // Perspectives on Psychological Science. 2015. Vol. 10(2). p. 227–237. DOI: 10.1177/1745691614568352.
14. Layden E.A., Cacioppo J.T., Cacioppo S. Loneliness predicts a preference for larger interpersonal distance within intimate space // PLoS ONE. 2018. Vol. 13(9). p. e0203491. https://doi.org/10.1371/journal.pone.0203491.
15. Stickley A., Koyanagi A., Roberts B., Richardson E., Abbott P., Tumanov S., McKee M. Loneliness: Its Correlates and Association with Health Behaviours and Outcomes in Nine Countries of the Former Soviet Union // PLoS ONE. 2013. Vol. 8. № 7. p. e67978. https://doi.org/10.1371/journal.pone.0067978.

Расскажите о нас своим друзьям: