Литература народов стран зарубежья | Филологический аспект Методика преподавания языка и литературы №3 (3) Сентябрь 2019

Проблема преодоления коммуникативных барьеров в творческой мысли Герты Мюллер

Кузнецов Степан Александрович
Выпускник аспирантуры кафедры зарубежной литературы Литературного института имени А.М. Горького, РФ, Москва, stepan.kusnetzov@yandex.ru

Аннотация: Статья посвящена комплексному исследованию воззрений Герты Мюллер на природу коммуникативных барьеров и способов их преодоления. Одна из главных художественных задач писательницы – создание коммуникации, способной выразить и донести сложные экзистенциальные состояния человека, особенно если они сформированы в условиях повседневности репрессивных режимов. Особое внимание уделено роману «Сердце-зверь», наиболее подробно из всего корпуса текстов Герты Мюллер отражающему рефлексию писательницы по указанной проблематике. В ходе анализа романа рассматриваются, с одной стороны, сложности взаимопонимания персонажей и условия преодоления барьеров в их коммуникативных ситуациях, и, с другой стороны, само повествование, выстроенное как послание к читателю. В ходе исследования проводится связь между философскими и поэтологическими размышлениями Герты Мюллер и их отражением в художественном произведении. Во многом разделяя экзистенциалистское понимание человеческой субъектности, писательница рассматривает человека как существо, сложность высказывания для которого возникает из-за внутренне присущего ему противоречия, вызванного, с одной стороны, несоразмерностью ограниченного тела масштабной картине, данной в перцепции, и, с другой стороны, дилеммой внутреннего мира, несформированного до артикуляции и искажаемого после. Герта Мюллер учитывает медиальные особенности бытового диалога как неадекватные для воспроизведения процессов внутреннего мира человека. Подходящим медиумом в коммуникации становится поэтический текст, обладающий свойствами суггестивности, «мерцания» смысла, совмещающий в себе фикциональное и фактуальное. Именно таким текстом становится роман «Сердце-зверь», построенный в соответствии с антропологическими представлениями писательницы и служащий обращением к читателю. Именно поэзия и поэтическое становятся медиумом для прямой и заочной коммуникации его персонажей.
Ключевые слова: коммуникация, автокоммуникация, коммуникативный барьер, Герта Мюллер, поэтическое

Kuznetsov Stepan Aleksandrovich
Graduate of post graduate study of department of foreign literature, Maxim Gorky Literature Institute, Russia, Moscow

Abstract: The article is devoted to a detailed research of Herta Müller's view on the nature of communicative barriers and ways to overcome them. One of the main artistic tasks of the writer is to create communication that can express and convey complex existential states of a person, especially if they are formed in the conditions of everyday repressive regimes. Special attention is paid to the novel “Herztier” (“The Land of Green Plums”), the most detailed of the entire collection of texts by Herta Müller representing the reflection of the writer on this issue. The analysis of the novel examines on the one hand the complexity of mutual understanding and the conditions for overcoming barriers in communicative situations of the characters, and on the other hand, the narrative itself, built as a communicative message to the reader. In the course of the study author make a connection between philosophical and poetological reflections of Herta Müller and their reflection in the artwork. Largely sharing the existentialist understanding of human subjectivity, the writer considers man as a being, the complexity of the statements for which arises from inherent contradiction, caused on one hand by the unevenness between the limited body and the large-scale picture given in perception, and on the other hand, a dilemma of inner world, unformed before articulation and distort after. Herta Müller takes into account the medial features of everyday dialogue as inadequate to reproduce the processes of the inner world of human. Appropriate medium of communication is a poetic text with the properties of suggestively, “shimmering” meaning that combines fictional and factual. This is the text of the novel “Herztier”, built in accordance with the anthropological ideas of the writer and serves as an (in)direct communication of his characters.
Keywords: communication, autocommunication, communication barriers, Herta Müller, poetic

Герта Мюллер, лауреат Нобелевской премии по литературе 2009 года, представляется сегодня одним самых важных авторов социокритической прозы, пишущих на немецком языке. В своих произведениях писательница стремится репрезентировать переживания людей, получивших опыт жизни в тоталитарных режимах и репрессивных социальных системах. Подобным опытом обладает и сама писательница: дочь швабских крестьян из румынской провинции Банат, она подверглась политическим преследованиям из-за отказа сотрудничать с румынской тайной полицией и была вынуждена эмигрировать в Западную Германию. Сюжеты произведений Герты Мюллер созвучны биографическим вехам писательницы: в сборнике малой прозы «Низины» она воспроизводит знакомую с детства атмосферу патриархальной швабской деревни. Ощущение страха и безысходности жертв репрессий Герта Мюллер передает в романах «Сердце-Зверь», «Лис уже тогда был охотником» и «Сегодня бы я лучше себя не встречала». Опыт эмиграции послужил материалом для романа «Путешествие на одной ноге»: в нем внимание сосредоточено на отчужденном состоянии беженки.

Для адекватной репрезентация опыта жизни в репрессивных системах писательница находит важным осмыслить коммуникативные барьеры между людьми с разным опытом, обозначить способы и потенциальные возможности полного или, по крайней мере, частичного преодоления подобного рода преград.

Коммуникативные барьеры в контексте настоящего исследования следует понимать, опираясь на дефиницию Н.И. Шевандрина. Он определяет коммуникативный барьер как «психологическое препятствие на пути адекватной передачи информации между партнерами по общению» [1, с. 100], а также как «форму психологической защиты от постороннего психического воздействия» [1, с. 101]. Подобного рода препятствия Герта Мюллер прослеживает в коммуникации между жертвами репрессивных режимов и гражданами демократических стран, избежавших травматического опыта жизни при диктатуре. Писательница указывает на этот барьер в емкой сентенции «когда мы говорим, мы смешны, когда мы молчим – мы неприятны». Из-за искаженной рецепции речь жертвы об опыте репрессии обесценивается, а поведение жертвы, как и выработанная ей при режиме угнетения постоянная психологическая защита, действуют отталкивающе. Сентенция открывает и закрывает роман «Сердце-зверь», она звучит и в названии главной поэтологической статьи писательницы.

В осмыслении природы коммуникативных барьеров Герта Мюллер развивает и сочетает идеи из различных течений немецкоязычной литературы второй половины XX века. Так, в реалистической литературе, особенно пристально рассматривавшей «попытки обретения мыслящей и чувствующей личностью своего “я” в чуждом ей жестоком и бездуховном мире» [2, с. 716], кризис прямо вытекал из сложностей преодоления нацистского прошлого, утерянного при нацизме уважения независимого и неконвенционального высказывания. Яркий пример – роман Г. Белля «Глазами клоуна», герой которого, вольнодумец Ганс Шнир, вынужден общаться с людьми, чей мир, по выражению А.В. Маркина, «заполнен словесными клише-переименованиями понятий, очерненных ханжеской моралью» [3, с. 722]. У Герты Мюллер напряжение между консервативным обществом и нестандартно мыслящей личностью находит наиболее яркое выражение в сборнике рассказов «Низины», где наивному, но своеобразному взгляду на мир ребенка противостоят императивы деревенских устоев и традиций.

Взгляд Герты Мюллер на возможности передачи сложных экзистенциальных состояний близок философской позиции поздних модернистов. «Внутренний человек» модернизма не находит приемлемого средства коммуникации: он герметичен для Другого, его экзистенциальное состояние не поддается артикуляции, он стоит в принципиальной оппозиции к обобщающим конвенциональным дискурсам. Подобный образ «внутреннего человека», изолированного от мира и погруженного в рефлексию, предлагает в своем романе «Известковый завод» Томас Бернхард. Писатель изображает человека «на грани саморазрушения», выражающего «внутренний ужас», чьи истории «с большим трудом поддаются фигурации, словно отгораживая для себя пространство по ту сторону языка» [4, c. 39]. Свойства «внутреннего человека», онтологически присущие, согласно Герте Мюллер, каждому человеку, выявляются в бытовой коммуникации, где зачастую скрывается редукция своих и чужих сложных экзистенциальных состояний в дискурсивных конвенциях: «Каждый из участников разговора произносит реплики, в которых редуцируется его личность. Реплики – это сокрушение собственной личности. Двойная боль: одна в редуцировании говорящего, вторая – в редуцировании его собеседника» [16, c. 70].

Критикуя рецептивные возможности жителя западных демократических стран, Герта Мюллер воспроизводит распространенный для немецкоязычной литературы девяностых годов образ европейца: «одномерного человека», потерявшего как объемность и сложность внутреннего мира, так и связь с любыми корнями. В своем анализе литературы данного периода Д.А. Чугунов отмечает исчезновение роли города как «корневого места», «безразличие к месту своей жизни», потерю глубины мира для человека, которым «фиксируются внешние фасадные характеристики окружающего» [5, c. 14]. Для жителя капиталистического Запада в эпоху постмодерна акты высказывания отсылают не к внеязыковой реальности, а понимаются как элементы различных дискурсов. Коммуникация в этой ситуации закономерно теряет метафизическое измерение, размываются границы, отделяющие ее от постороннего информационного шума. Наиболее отчетливо кризис коммуникации в такой ситуации обозначен в романе о «золотой молодежи» Кристиана Крахта «Faserland», характеризуемом исследователями как «роман о радикальном одиночестве, о неудаче социализации, о неспособности к коммуникации» [6, с. 266], роман, раскрывающий «десоциализацию личности, исключительную формальность общения в современном мире» [5, с. 20]. Подобная ситуация была предвосхищена в романах Э. Елинек, с левых позиций рассматривающей девальвацию индивидуума в капиталистическом обществе, где вторичная знаковая виртуальная реальность, в которую перемещаются ее герои при потреблении продуктов массовой культуры, «размыкается в реальность социальную, замещает ее» [7, с. 792], где даже любовная речь состоит из штампов, взятых из шлягеров и мелодрам.

Исследователи творчества Герты Мюллер рассматривают ее позицию в отношении коммуникативного кризиса преимущественно в контексте социально-политической критики писательницей репрессивных режимов. В первую очередь необходимо отметить реферативную работу Барбары Тафернер «Чуждый взгляд в творчестве Герты Мюллер», посвященную высказываниям писательницы о коммуникативных возможностях языка. Герта Мюллер оценивает их невысоко: критикует «скупой на слова, строго кодифицированный языковой мир родной деревни» [13, с. 72], указывает на невозможность интеграции банатских швабов в немецкое общество из-за различия между литературным немецким языком и швабским диалектом. Опыт допросов Секуритате помог выработать писательнице своеобразный «пустотный дискурс», то есть «умение говорить так, чтобы не сказать ничего» [13, с. 72]. Важное место в статье посвящено публицистической работе Герты Мюллер «Чуждый взгляд», в которой писательница выступает против интерпретации оптики писателя-эмигранта как некоего взгляда на страну со стороны, т.е. взгляда, отличного от видения коренного жителя. Для Герты Мюллер «чуждый взгляд» – свойство, вытекающее из отчужденного состояния эмигранта, из его травматического опыта, это результат потери доверия к окружающему миру и, как следствие, взаимопонимания. Несмотря на скептическое отношение Герты Мюллер к коммуникативным возможностям языка, исследовательница полагает, что для писательницы «конфронтация с Чуждым предлагает основание и хороший шанс для развития идентичности, делающей возможной [внутри себя – С.К.] культурную и субъектную гибридность» [13, с. 81].

Последовательное рассмотрение проблемы коммуникации в контексте социокритического содержания работ Мюллер представлено в статье Бригид Хайнс «“Насущное одиночество человека”: «Сердце-зверь» Герты Мюллер». Исследовательница рассматривает разрывы коммуникации между людьми и их изолированность как продукты тоталитарного режима, ради самосохранения уничтожающего публичную жизнь граждан. Бригид Хайнс полагает, что Герта Мюллер репрезентирует в своем романе «пространство недоверия», где разъединены связи не только между отдельными людьми, но и поколениями: «Если старшее поколение изолировано из-за своих травм и воспоминаний, то молодое – из-за террора и репрессий» [10, с. 105]. Хайнс уверена, что эстетика Мюллер основана на желании преодолеть «насущное одиночество людей», и одним из методов подобного преодоления называет технику cut-up ее стихотворений. С ее помощью происходит «сталкивание изолированных деталей в технике коллажа» [10, с. 89], при котором осуществляется не только их связь, но и одновременно «фокусируется внимание на их изоляции, атомизации» [10, с. 89].

Сходные амбивалентные процессы, присущие как поэтике Герты Мюллер, так ее взгляду на возможности языка как средства коммуникации, отмечает в своих статьях Павло Шопин. Рассматривая язык как средство коммуникации, исследователь полагает, что для писательницы важно рассмотрение языка в роли субъекта и объекта насилия: «Мюллер ассоциирует разрушающий и разрушаемый язык с социальным угнетением, страданием и творчеством» [11, с. 89]. Шопин полагает, что фрагментированное письмо Герты Мюллер – результат насилия над языком и в таком виде оно выступает «предпосылкой для удачной коммуникации и коммуникативного творчества» [11, с. 89]. Таким образом, исследователь приходит к выводам, что «метафорическая концептуализация ранимого и ранящего языка позволяет Герте Мюллер обозначить читателю опасности и ограничения... коммуникации в ситуации угнетения» [12, с. 1084].

Однако в рассмотрении проблемы коммуникативных барьеров в творчестве Герты Мюллер нужно учитывать не только социокритическое содержание ее работ, но сразу все уровни ее творчества, включая философский и теоретико-поэтологический. Такое объемное рассмотрение может быть последовательным и оригинальным при соблюдении иерархии этих уровней. Так, философские взгляды Герты Мюллер, ее представления о фундаментальных основаниях субъекта и окружающей его действительности непосредственно влияют на ее поэтологические суждения. Те, в свою очередь, определяют то, каким образом будет устроен художественный дискурс и как будет репрезентировано социокритическое содержание работ.

Указывая на редукции личности в диалоге, Герта Мюллер продолжает намеченную экзистенциализмом идею об амбивалентности суверенного субъекта в его отношении к окружающему миру, но акцентирует внимание на онтологически присущей человеку расколотости, «разрывности», проявляющейся уже в противоречии между телом и внутренним миром, между реальностью телесного мира и иллюзией, даваемой в восприятии. Человеческая субъектность для нее не сводится к чистому существованию, она проявляется на пересечении телесного и внутреннего миров. Писательница мыслит человека как несовпадающего с самим собой. Это несовпадение возникает из-за «разрыва», существующего на нескольких уровнях человеческого бытия. Разрыв встроен в человеческое тело – «оно состоит из двух симметричных половин и проходящего между ними разрыва» [16, с. 75, 76].  Разрыв в человеческой субъектности коренится, по мысли Герты Мюллер, в несоразмерности частей тела и производимых им действий, в несоразмерности даваемой в человеческой оптике цельной и масштабной картины величине отделенных друг от друга глазных яблок. Из-за этой цельной картины человек начинает хотеть своими действиями переступить «плоскость своего тела» [16, с. 77]. Помимо особенностей оптики, нетождественность человеческой сущности обусловлена сложностью выражения внутренних качеств человека. По Мюллер, личность человека выстраивается из его качеств. Эти качества нельзя верно ощутить, поскольку «по эту сторону кожи» они лежат как «каменная порода», то есть они нечетко сформированы и «недействительны», а их проявление «по ту сторону кожи» искривляет их [16, с. 79]. Таким образом, тело становится некоей границей, точкой «разрыва» в человеческой субъектности, заставляет ее «мерцать».

Герта Мюллер указывает на амбивалентность разрыва, создаваемого зрением, как позволяющего и блокирующего, раскрывающего и утаивающего механизма, неизбежного условия любой мобильности. Писательница полагает, что «если бы разрыва не было, то последовательность и хронология не были бы возможны. Только то, что прерывисто, может длиться» [16, с. 81].

Подобное представление об амбивалентности и «мерцании» как в восприятии, так и выражении информации формирует определенную поэтологическую стратегию коммуникативного высказывания. В ее рамках художественное произведение не может быть выстроено, с одной стороны, как последовательный нарратив, поскольку это будет сродни иллюзии цельности, даваемой в лишенном рефлексии восприятии, или будет недействительным в искривлении внешнего утилитарного дискурса. С другой стороны, оно окажется невозможным и в виде автономных, замкнутых в себе фрагментов, так как это не только осложнит коммуникативный акт излишней, лишенной любых возможностей для декодирования герметичностью, но и не отразит амбивалентности человеческого существования.

Мерцание в коммуникативном жесте придает повествованию суггестивность за счёт амбивалентного сочетания в нем «говорения» и «молчания»: «Если смотреть со стороны, писательство, пожалуй, сходно с говорением. Однако если посмотреть изнутри, оно сопряжено с одиночеством. Написанные фразы относятся к пережитым событиям по большей части так же, как молчание — к говорению» [14, с. 258]. При таком сочетании в коммуникации возникает эффект, при котором информация, разглашаясь, одновременно утаивается и, таким образом, становится открытой для творческого соучастия в коммуникации. Это соучастие осуществляется в невербальном эстетическом аффекте читателя, следящего за развитием металогических связей произведения: «Половина того, что пробуждает в нас текст при чтении, не сформулирована. Эта-то неоформленная словом половина и допускает сбой в мозгах, она отворяет дверь поэтическому потрясению, которое – нужно признать – и есть думанье [курсив автора – С.К.] без слов» [14, с. 259].
Для создания подобного амбивалентного коммуникативного акта Герта Мюллер обращается к аутофикциональному (неразрывно сочетающего медиальные особенности автобиографического и фикциального, художественную условность  и референциальную достоверность) художественному дискурсу,  имеющему отвлеченное, непрямое коммуникативное направление: «Я всегда пишу с потаенной мыслью, что те, кто много для меня значат, это прочтут, даже если они мертвы – тем более, если они мертвы» [14, с. 258]. Интимное прямое послание к «мертвым» в публичном поле оборачивается посланием к «живым»; «сопряженное с одиночеством», оно становится заочным медиумом для коммуникации между автором и читателем или посредником для коммуникантов, обеспечивающим им «общий язык» для явлений, выразимых только поэзией.

Пример такой коммуникативной стратегии наиболее ярко выражен в романе «Сердце-зверь», эксплицитно проблематизирующим, как было уже сказано выше, сложности преодоления коммуникативных барьеров. Повествование в романе ведется от лица девушки, подвергшейся, как и ее друзья, политическим преследованиям со стороны румынской тайной полиции. В этом романе Герта Мюллер неслучайно отказывается от «целостной» линейной наррации и дробит его постоянными отступлениями: для неё представляется важным репрезентировать не фактическое событие, а его «внутренность», т.е. личное переживание события. В романе представлены, таким образом, не события, а память о событиях, из-за чего в повествовании диегетического нарратора постоянно происходят отступления от главной линии повествования к линии детских воспоминаний. Отдельные эпизоды юности в тоталитарном государстве с помощью таких отступлений сталкиваются с воспоминаниями детства в патриархальной деревне, коррелируют друг с другом, взаимно окрашиваются. Путём таких отступлений в наррации развертываются ключевые образы, точки напряжения, смысловая нагрузка которых одновременно и уточняется, и размывается, подвергается дисперсии – то есть мерцает в суггестивности. Воспоминания героини вступают в непредсказуемую связь не только с прошлым, но и со сновидениями и грезами наяву, передавая, таким образом, отстаиваемый писательницей мерцающий мир экзистирующего человека.

Не менее важно то, как вопрос коммуникативных барьеров разрешается в отношениях персонажей романа. В романе «Сердце-зверь» Герта Мюллер также создаёт картину мира, поражённого коммуникативным кризисом. Важную, но не исключительную роль в нем играет политическая ситуация – атмосфера повсеместного страха и недоверия: «Фабрика, кабак, магазины... все следило и слушало» [15, с. 38]. В частных отношениях между людьми коммуникативные жесты зачастую носят односторонний характер – обращения сводятся к объективирующей монологической речи или утилитарной связи. Таковы, например, письма матерей детям о своих болезнях: «Болезни мои, думали матери, они для ребенка вроде петли. Накинешь петлю, он и останется на привязи, хоть и вдали от дома» [15, с. 53]. Характерно, что того же рода «петлю» накидывает на допрашиваемых старый офицер тайной полиции – капитан Пжеле, при каждом допросе жалующийся на боли в почках. Провал есть и в самой интимной, любовной коммуникации: «мужчины жаждали любви... и сами же над нею и глумились» [15, с. 215]. Рассказчица признает это и для себя: «Вот навозом я и была для него, а он – для меня» [15, c. 173]; «Все, что было между нами, показалось мне будничным, как кусок хлеба – съели, и все тут» [15, с. 216].

Для каждого из людей, не облеченных властью, попытка коммуникации возникает из осознанной или неосознанной потребности выразить важные для них, но сложно артикулируемые состояния внутреннего мира, а ее провал – из-за нежелания и невозможности выслушать Другого. Он сводится до средства неосознанной автокоммуникации. В таком диалоге «одно высказывание ставится рядом с другим. Но нет высказывания [как ответа] на высказывание» [16, с. 67]. При этом обращение к автокоммуникации показывает, что человек, сколь бы он ни был захвачен метанарративами, постоянно ощущает их недостаточность для измерения своего внутреннего мира. Персонажи Герты Мюллер обращаются к разным способам автокоммуникации. Это могут быть монологи, пересказы сновидений, дневники. По мысли Ю.М. Лотмана, автокоммуникация имеет упорядочивающую функцию для личного опыта человека: «текст в канале “Я-Я” имеет тенденцию обрастать индивидуальными значениями и получает функцию организатора беспорядочных ассоциаций, накапливающихся в сознании личности» [8, с. 83]. Такой текст не направлен изначально на межличностную организацию, но может быть своеобразным медиумом для заочного диалога.
Благодаря такому медиуму у героини романа появляется возможность создать коммуникативные связи. Она признается, что не всегда обладала субъектностью: девушка, приехавшая из деревни учиться в университете, причисляет себя, как и соседок по комнате, к безликому «кто-то». Выделяется только одна из ее сожительниц – Лола, своим эксцентричным поведением возмущающая окружающих. Самоубийство Лолы становится толчком для обретения героиней сознательности. Повешение Лолы на поясе от платья героиня сближает с собственным травматическим эпизодом детства (мать привязывала ее поясом от платья во время стрижки ногтей). Девушка находит дневник Лолы, с помощью которого и возникает своеобразная заочная коммуникация: с его помощью героиня получает доступ к чувствам и мыслям погибшей, отличным от ее собственных ощущений. Дневник становится хотя и не первым, но главным звеном в коммуникации, без которой сближение с Лолой свелось бы для героини просто к апроприации чужого опыта.

Главная связь у героини возникает с настроенными оппозиционно по отношению к диктатуре студентами – Георгом, Эдгаром и Куртом. Внимание к самоубийству Лолы также становится первым звеном и в этой коммуникации. Новые друзья героини «не верили, что Лолина смерть – самоубийство», считая его организованным политическим террором. Однако дневник занимает главную роль и здесь: студенты внимательно выслушивают и записывают пассажи из дневника Лолы и даже решают сохранить записанное в тайнике с запрещенной литературой, уравняв, таким образом, записанные мысли Лолы с критическими и поэтическими книгами. Наивные умозаключения и переживания Лолы становятся для главных героев романа документом личной человеческой драмы, тем, что преследуется генерализирующим дискурсом власти. Они соответствуют поэтологическим представлениям Герты Мюллер о мерцающем, трудно уловимым письмом высказывании: «Лолины фразы можно было произнести вслух, проговорить. Но записать их было невозможно... Эти фразы были как сны, которые хорошо рассказывать, но попробуй их запиши» [15, с. 43]. Для рассказчицы неуловимые фразы Лолы становятся ключом для понимания интеллектуальной печатной поэзии: «Когда Лолины слова и фразы прорастали у меня в голове, я даже дышать старалась неслышно, чтобы не спугнуть их другими словами и фразами – из книг летнего домика, – открывшимися мне за Лолиными листьями» [15, с. 45]. Не являясь поэзией, они, если пользоваться термином М. Симаковой, содержат в себе поэтическое, «точку присутствия поэтического элемента», оснащенного «минимальной прибавкой смысла» [9], позволяющей получать от нехудожественных текстов тот же эстетический эффект, что и от поэзии.

В поэзии герои находят общий, «родной» язык: «Это были книги, написанные на нашем родном языке... не детский, вечерний колыбельный язык наших деревень. В книгах жила наша родная речь, но не деревенская затхлая тишина, что глушила всякую мысль» [15, с. 54]. Суггестивная эстетика поэтического для героев неразрывно связана и с ее этической оппозицией метанарративам власти. Так, герои цитируют стихотворение сюрреалиста Джеллу Наума, но для них оно содержит и политическое предостережение – не доверять никому. Они сами занимаются искусством, мешающим режиму и противоречащим его идеологии: «Эдгар и Георг пишут стихи, Курт фотографирует, еще они иногда поют, и все это разжигает ненависть тех, кто разводит кладбища, и это хорошо» [15, с. 57]. Записи Лолы служат для них емким описанием происходящего в стране. В разговоре с главной героиней ее друг признается: «Здесь всюду, куда ни посмотришь, Лолина тетрадь. Громадная, во все небо» [15, с. 95].

Подводя итоги, стоит также заметить, что устранение коммуникативных барьеров в поэтическом для героев Герты Мюллер не сводится к согласованию политических связей и не ведет к гармонии. Напротив, эта ситуация, в которой декларируемая писательницей амбивалентность человеческого существования становится осознанным условием коммуникации, ее компонентом: «И часто мы не могли друг друга выносить – как раз потому, что мы уже не могли друг без друга обходиться» [15, с. 82]. Определяющим в преодолении барьеров коммуникации становится поэтическое. Но чтобы быть правильно услышанным, наивное поэтическое высказывание нуждается в адекватном ему представлении. Лола, автор поэтического дневника, лишена возможности быть правильно понятой в созданной властвующими коммуникативной системе. Обнаруживая поэтическое в записях Лолы, героиня-рассказчица принимает на себя роль обладающего сознательностью интеллектуала, представляющего угнетенного, не способного говорить самому. Однако и само это сознательное высказывание должно быть не только критическим, но также и поэтическим, поскольку только поэзия может хоть сколько-нибудь успешно репрезентировать сложные экзистенциальные и состояния человека.

1. Шевандрин Н.И. Социальная психология в образовании. М.: ВЛАДОС, 1995. 544 с.
2. Алтухова И.В. Группа «47»: объединение молодых литераторов // История немецкой литературы. Новое и новейшее время. М.: РГГУ, 2014. С. 715–719.
3. Маркин А. В. Генрих Бёлль // История немецкой литературы. Новое и новейшее время. М.: РГГУ, 2014. – С. 720 –723.
4. Котелевская В. В. «Внутренний человек» модернизма: язык визуализации у Томаса Бернхарда у Фрэнсиса Бэкона // Практики и интерпретации. 2016. Том 1. С. 15–43.
5. Чугунов Д. А. Немецкая литература 1990-х годов: основные тенденции развития: автореферат дисс. ... док. филолог. наук: 10.01.03. Воронеж: 2006. 32 с.
6. Гладилин Н. В. Становление и актуальное состояние литературы постмодернизма в странах немецкого языка. (Германия, Австрия, Швейцария). М.: Издательство Литературного института имени А.М. Горького, 2011. – 347 с.
7. Белобратов А.В. Эльфрида Елинек // История немецкой литературы. Новое и новейшее время. М.: РГГУ, 2014. С. 790–798.
8. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. 1 Статьи по семиотике и топологии культуры. Таллин: Александра, 1992. С. 76–89.
9. Симакова М. Что такое поэтическое? // Инт. портал Syg.ma. 2016. URL: https://syg.ma/@dienis-4/marina-simakova-chto-takoie-poetichieskoie (дата обращения: 01.09.2019)
10. Haines B. Die akute Einsamkeit des Menschen. Herta Müller’s Herztier // Herta Müller. Oxford: Oxford University Press, 2013. P. 87–108.
11. Schopin P. Metaphorical Conceptualization of Destructive and Destructible Language in the Work of Herta Müller / P. Schopin // Monatshefte für deutschsprachige Literatur und Kultur. 2018. Vol. 110. № 1. P. 72–92.
12. Schopin P. Metaphorical conceptualization of Injurious and Injured Language in Herta Müller // The Modern Language Review. 2016. Vol. 111. No.4. P. 1068–1084.
13. Taferner, B. Der Fremde Blick in Herta Müllers Werk // Germanistische Beiträge. 2010. Issue 26. S. 70–81.
Список источников
14. Мюллер Г. В молчании мы неприятны, а когда заговорим – смешны // Иностранная литература. – 2009. – № 10. С. 253–266.
15. Мюллер, Г. Сердце-зверь / Г. Мюллер; пер. с нем. – СПб.: Амфора, 2013. 256 с.
16. Müller H. Der Teufel sitzt im Spiegel / H. Müller. – Berlin: Rotbuch Verlag, 1991. 141 S.