Русская литература | Филологический аспект №4 (48) Апрель 2019

Дилогия В.П. Авенариуса «Пушкин»: речь героя как средство беллетризации героя-писателя

Казанцева Галина Владимировна
доктор филологических наук, профессор кафедры теории истории государства и права, Коломенский институт (филиал) Московского политехнического университета, РФ, Коломна, kazantsevagalina@rambler.ru

Аннотация: В статье рассматривается проблема функционирования речи героя, используемой Авенариусом как средство характеристики внутреннего мира персонажа Пушкина-лицеиста в беллетризованной биографии «Пушкин». Основной функциональный принцип беллетристики - соотношение «факт – вымысел» - приобретает в дилогии особый смысл и взаимосвязан с другим соотношением «слово автора-писателя – слово героя-писателя». Подчеркивается, что в биографическом повествовании можно выделить условное, беллетризованное, слово и фактическое, реальное, слово героя.
Ключевые слова: Авенариус, Пушкин, биография; беллетризованное слово персонажа; фактическое, реальное слово героя, слово автора, диалогическая речь.

Kazantseva Galina Vladimirovna
Doctor of Philology, Professor of the Department of Theory of History of State and Law, Kolomna Institute (branch) Moscow, Polytechnic University, RF, Kolomna

Abstract: The article deals with the problem of the functioning of the hero’s speech, used by Avenarius as a means of characterizing the inner world of the character of Pushkin the Lyceum in the fictionalized biography Pushkin. The basic functional principle of fiction, the “fact-fiction” relationship, acquires a special meaning in the dilogy and is interconnected with another relationship “the word of the author-writer is the word of the hero-writer”. It is emphasized that in the biographical narration one can distinguish the conditional, fictionalized, word and the actual, real, word of the hero.
Keywords: Avenarius, Pushkin, biography, character’s fictionalized word; character’s actual word, author’s word, dialogue speech.

Дилогия В. П. Авенариуса «Пушкин» («Отроческие годы Пушкина», 1885; и «Юношеские годы Пушкина», 1887) – беллетризованная биография писателя, художественную «идею» которой автор воплотил в создании образа исторической личности – Пушкина-лицеиста.

Жанровая форма произведения – беллетризованная биографическая повесть – позволяла автору приблизиться к пониманию внутренней жизни художника слова: творчества, таланта, гениальности, индивидуальности, мастерства и т. д. Перед Авенариусом стояла непростая проблема: не перенести в дилогию собственное представление о творческом мире и о человеке-творце, собственную творческую индивидуальность, а создать неповторимый облик «другого» писателя. Основной функциональный принцип беллетристики - соотношение «факт – вымысел» - приобретал в дилогии особый смысл, т. к. тесно был взаимосвязан с другим соотношением «слово автора-писателя – слово героя-писателя». Творческая задача, стоящая перед биографом, осложнялось проблемой необходимости «словом» автора создать речь «другого», героя-поэта, внутренний мир которого отразился в его творчестве - художественном слове.

Объектом биографического повествования и субъектом «чужой» речи в дилогии «Пушкин» является Пушкин-лицеист. «Чужое» слово, слово героя-писателя, вводится автором в текст повествования не для того, чтобы интерпретировать «чужое» слово или придать тексту иной, другой, смысл, а использовать его как средство художественной характеристики персонажа. Слово автора и слово героя в жанре писательской биографии всегда открыто взаимодействуют и в совокупности служат выработке задачи объективированного изображения образа реального героя повествования.

Согласно логике жанра жизнеописания внешняя, событийная, жизнь Пушкина-лицеиста моделируется Авенариусом на исторических, документальных фактах реальной, бытийной, биографии героя. При изображении его внутреннего мира, кроме собственно «своего», авторского, слова используется в дилогии также и условно «чужое» слово, слово героя, безусловно, беллетризованное авторским воображением. Но, благодаря фактической первооснове жизнеописания, слово, сочиненное автором и соответственно «произнесенное» его биографическим героем, воспринимается как достоверное. Так условно «чужое» слово становится тождественным, равнозначным слову героя, приобретает статус «своего» слова.

В изображении динамики внутренней жизни Пушкина в жизнеописании на первое место выступает «свое» слово – слово героя, проявляющееся в двух аспектах. Во-первых, это условное, беллетризованное слово персонажа, вымышленное авторским сознанием и «реализованное» героем в ситуации устного бытийного общения с другими персонажами. Во-вторых, фактическое, реальное слово героя, письменно закрепленное персонажем-поэтом в своем художественном творчестве и перенесенное автором без изменений, дословно, в текст жизнеописания. Два пласта языковой характеристики объекта жизнеописания, беллетризованной и документальной, органично накладываются друг на друга, углубляя и дополняя тем самым целостную картину духовной и бытийной жизни героя-человека и героя-поэта.

Беллетризованное, бытийное, слово героя - это слово Пушкина-человека в повседневном общении с реальными личностями, второстепенными персонажами повести - родителями, братом, сестрой, няней, друзьями-лицеистами, преподавателями лицея, русскими писателями Державиным, Карамзиным, Жуковским, Дмитриевым, В. Л. Пушкиным и др. Речевой портрет лицеиста в изображении Авенариуса вполне типичен: герой говорит языком, характерным для его возраста, происхождения, воспитания и окружения. В разговорных конструкциях, принадлежащих герою, проявляются свойства его природной натуры: живость ума, эмоциональность восприятия происходящего, категоричность, лояльность суждений, взволнованность, глубина понимания окружающего мира.

Диалогическое повествование в беллетризованном жизнеописании, обусловленное общим композиционно-стилистическим принципом, воплощает представление автора о внутреннем мире Пушкина. Исследователи, занимающиеся проблемами диалогической речи: Л. В. Щерба, Л. П. Якубинский, Е. Д. Поливанов, В. Н. Волошин, В. В. Виноградов, М. М. Бахтин [1] и др. – рассматривали диалог как основную форму общения, в результате которого обнаруживается индивидуальные свойства человека как языковой личности. В репликах «говорящих» персонажей обнаруживаются эмоции и смыслы их речи. Компоненты разговорных конструкций: вербальные и невербальные единицы общения - Авенариус использует как средство характеристики главного героя. Диалогическое пространство в тексте главы, выполняющее функцию художественного изображения образа Пушкина, взаимосвязано также с поэтикой глав биографии и поэтикой их названий.

Так, первая глава повести дилогии «Отроческие годы Пушкина», структурированная на диалогических взаимоотношениях дяди и племянника, озаглавлена автором «Поэт-дядя и поэт-племянник». Повторяющееся при определяемых словах приложение «поэт» и относящееся к обоим субъектам повествования – «дяде» и «племяннику», выступает не только как характерологическая категория обозначенных в заголовке главы персонажей, но и, с одной стороны, уравнивает, а с другой, сопоставляет их творческие способности, духовный потенциал. Такую же роль соединения и разграничения одновременно играет в конструкции заголовка сочинительный союз «и». Очевидно, что само название главы настраивает читателя на форму диалога-спора между персонажами. Речевая деятельность центрального персонажа, выявляемая автором в эпизодах полемики-соперничества между дядей и племянником, актуализирована автором также ситуацией общения и тематикой беседы: о поэтической будущности племянника-отрока:

«- А поэта из тебя все-таки никогда не выйдет! – последним залпом выпалил в него дядя.

- Только еще не признан, как вы, - отшутился мальчик. – У вас, говорите вы, есть своя поэма? И у меня есть своя “La Toliade”» [2, с. 15].

Или:

«-… Впрочем, до сих пор ты пишешь одни французские вирши, поэтому каковы бы они ни были, русского стихотворца из тебя никогда не выйдет.

- А вот увидим! Хотите, дядя, об заклад побиться!» [2, с. 16-17].

В картине словесной игры-перепалки «дяди» и «племянника» выявляются природные, свойственные юноше черты темперамента: с одной стороны, эмоциональность, непосредственность, открытость, а с другой, категоричность, твердость и прямота в суждениях. В лексике Александра превалируют выражения, свойственные детской логике и детскому мировосприятию. Но в интонации и тональности его речи легко угадывается не по-детски серьезная увлеченность героя поэзией. Сущность семантической наполненности диалога и реплик Авенариус видит не «в характере отдельных выражений, а в сочетании их в некоторые единства, в художественной конструкции словесного материала» [3, с. 28]. Отдельные высказывания дяди и племянника, в конечном счете, образуют общие смыслы, фокусирующие воедино точку зрения автора и читателя на биографического героя.

Однако основным регулирующим звеном в характеристике Пушкина в диалоге являются слова автора, находящиеся в тексте до или после реплик персонажей. Заметим, что во всех диалогических отрезках текста слова персонажей и слова автора наличествуют параллельно. Содержащиеся в авторских комментариях оценочные суждения ориентированы на более глубокое понимание внутреннего мира отрока-поэта, предвидение его гениальной будущности. Но авторское мнение, характеризующее бытование героя в повседневной, не поэтической жизни, всегда зависит от ситуации общения и, безусловно, может быть как положительной, так и отрицательной.

В контексте рассмотренного нами диалога симпатии автора явно на стороне племянника-поэта, достойно защищающему перед дядей-поэтом собственное право на творчество. Слова автора: «последним залпом выпалил в него дядя», «отшутился мальчик» - акцентируют внимание читателя не только на характере спора между двенадцатилетним лицеистом и его знаменитым литератором-родственником, но и придают речи и поступкам героев особый смысл. В характеристике речевого поведения старшего и младшего автор абстрагируется не от возрастных, а от психологических особенностей героев, моделируя таким образом картину беллетризованного, но естественного, живого общения персонажей. Авторский сегмент расширяет семантическое пространство текста-диалога, вводит в него новые, добавочные смыслы, актуализирует восприятие или невосприятие читателем поступка героя, его образа мыслей, эмоционального состояния, речевого поведения.

Речь Пушкина в дилогии изображена автором с учетом эволюции внутренней жизни героя, его физиологического и духовного развития. Взрослеет герой – «взрослеет» соответственно и его слово, меняется его словесный портрет. Осмысление Александром своего взросления проецируется Авенариусом также через диалог:

«- С этой минуты, значит, мы шесть лет будем неразлучны? – заговорил первым Пущин, крепко сжимая руку приятеля и дружески заглядывая ему в глаза. – Да ты, Пушкин, никак плакал?

- Ах, вовсе нет!.. – сконфуженно возразил тот. – Я не выспался хорошенько…

- Чего же ты стыдишься? Ведь ты, верно, сейчас прощался с Василием Львовичем?

- Прощался.

- Ну, вот. И я тоже, когда расставался со своими, - а они совсем близко, в Петербурге, - И я захныкал, как маленький ребенок.

- Мы оба, стало быть, еще дети! – рассмеялся Пушкин» [2, с. 50].

Характер искреннего, дружеского разговора между лицеистами, Пушкиным и Пущиным, подчеркивает интенцию говорящих, близких по возрасту и духу. Лексико-морфологические единицы разговорно-просторечного стиля: местоимения, междометия, частицы – придают речи говорящих особую привлекательность, подчеркивают в откровении героев-персонажей детскую непосредственность и непринужденность.

В создании модели доверительного разговора, кроме вербальных, функционируют и невербальные средства общения: интонация, жесты, тембр и темп голоса - подчеркивающие индивидуальные свойства объекта биографического повествования. Беллетризованные факты речевой действительности в повествовании становятся событийными, максимально сопряженными с возможным «фактическим» эмоциональным состоянием Пушкина. Роль композиционно-смыслового центра в этом случае также играет диалогическое пространство главы, проецирующее эмоциональное состояние лицеиста, свойственное тонкой, чувствительной натуре будущего поэта. Не случайно в структуре глав преобладают формы диалога-рассуждения о литературных способностях лицеиста, т. к. героем произведении является герой-поэт, герой-писатель.

Так, например, содержание главы «Первая “проба пера”», документальной основой которой является история создания стихотворения лицеиста «Где наша роза?», автор беллетризует диалогическим повествованием об этом «произведеньице» [2, с. 80] - разговором между Пушкиным, начинающим поэтом, и профессором словесности Кошанским. Лейтмотив главы, обозначенный Авенариусом в самом ее названии, спроецирован также  в репликах преподавателя и ученика:

« - Скажите-ка по чистой совести, Пушкин: у кого это вы позаимствовали?

Пушкин так и вспыхнул.

- Я, господин профессор, не стал бы выдавать чужих стихов за свои!

- Не распаляйтесь, любезнейший. Амбиция здесь не у места. Я спросил только потому … потому что … Гм … Гм…

И Кошанский, в такт кивая головой, принялся перечитывать стихи в третий раз.

- Нет у вас еще подобающей выспренности, да и идейка не совсем вытанцовалась, - наконец высказался он, - но для первого дебюта стишки, право, хоть куда. Однако, дабы вы не слишком о себе возмечтали, я возьму их с собой.

Он вырвал страницу из тетради и, сложив ее вчетверо, опустил в боковой карман.

- Когда-нибудь, быть может – как знать?.. вы станете нашим «великим национальным поэтом», - добавил он, добродушно усмехаясь, - тогда я сочту долгом преподнести вам на серебряной тарелочке любопытства ради сей первобытный ваш поэтический лепет» [2, с. 81].

Фрагмент процитированного текста – пример диалога, в заключительной части которого сфокусированы воедино точка зрения персонажа, Кошанского, и автора на «первый дебют» Пушкина: «…вы станете нашим «великим национальным поэтом». Картина возможной поэтической славы, предсказанной ученику его учителем, создана вербальными и невербальными единицами диалогической речи, взаимопроникающими друг в друга и соответственно расширяющими семантические границы высказываний.

Разговорно-просторечные выражения в речи преподавателя литературы («скажите-ка по чистой совести», «не распаляйтесь, любезнейший», «амбиция здесь не у места» и т. д.) подчеркивают внутреннее напряжение Кошанского, неожиданно взволновавшегося удачной «первой пробой пера» не самого примерного в учебе лицеиста. Эмоциональность речи педагога подчеркивается также многозначительными паузами, недоговоренностью мысли, обрывистостью фраз, вопросами-раздумьями и восклицаниями-недоумениями.

В структуре диалогической речи Пушкин произносит единственную реплику («Я, господин профессор, не стал бы выдавать чужих стихов за свои!»), но именно она является показателем натуры гордого, независимого, нрава юноши. Изображение Пушкина-человека, отличившегося уже в стенах Царскосельского лицея поэтической индивидуальностью, актуализируется автором при помощи репликаций второстепенных персонажей.

Для понимания духовного и поэтического становления лицеиста в композиционно-семантической структуре дилогии особенно значимыми становятся беллетризованные беседы юноши-поэта с русскими писателями в главах «Два дня у Державина. Первый день», «Два дня у Державина. Второй день», «Державин в лицее», «Жуковский», «“Беседчики” и “арзамасцы”», «Дядя Василий Львович», «В “Арзамасе”», «Опять дядя и племянник», «Карамзин» и др. В разговорах со своими учителями-наставниками, по мнению Авенариуса, вырабатывались художественные вкусы и литературные пристрастия начинающего поэта. Поэтому не случайно биографический материал о герое наслаивается на его художественное творчество.

В изображении внутренней жизни Пушкина-лицеиста немаловажную роль в жизнеописании играет собственно прямая речь героя - стихотворные и прозаические строки из его произведений, выполняющие функцию фактографического повествования о герое. Заслуга Авенариуса заключается в том, что он одним из первых в русской биографической литературе попытался создать единый, целостный образ Пушкина человека-творца, не разделяя понятия «Пушкин в жизни» и «Пушкин в поэзии».

Русский критик девятнадцатого столетия В. Г. Белинский писал: «…Пушкин от всех предшествующих ему поэтов отличается именно тем, что по его произведениям можно следить за постепенным развитием его не только как поэта, но вместе с тем как человека, его характера» [4, с. 282]. На невозможность разграничения жизни и творчества Пушкина указывал также литературовед двадцатого века Г. О. Винокур: «Нельзя рассматривать поэтическую деятельность Пушкина как факт внебиографический, стоящий как бы «по ту сторону» жизни, принадлежащей какой-то особой жизненной сфере. Поэзия Пушкина есть основной факт самой биографии Пушкина, а вовсе не только идеальная сторона» [5, с. 39]. Писательская интуиция также подсказывала Авенариусу, что именно в стихах поэта, в его художественном слове, открывается настоящая история судьбы Пушкина.

Речевая творческая деятельность героя в жизнеописании «Пушкин» спроецирована автором в эпиграфах и цитатах внутри текста [6, с. 78 - 103]. Эпиграфы в биографии, предпосланные к каждой главе повестей дилогии, образуют между собой смысловое единство и соотносятся с тематикой, жанром, композицией, идеей жизнеописания, его глав и изображенных в ней внешних, событийных, и внутренних, психологических, моментов жизни героя. Так из эпиграфов формируется отдельный биографический сюжет, имеющий непосредственное отношение к фактам бытийной и творческой жизни юноши-поэта. Фактический материал для эпиграфа отбирается автором в соответствии с содержанием изображенных в главе событий, при котором хрононотопный аспект эпиграфа как фрагмента произведения, имеющего точную дату создания, Авенариусом не всегда учитывается. Очевидно, что происходящее с Пушкиным в настоящем биограф рассматривает как истоки его творчества не только в настоящем, но и в будущем.

Так, к главе VIII «Убежище лицеистов» второй повести дилогии предпослан двойной, параллельный, эпиграф, изначально введенный биографом в текст повествования как «свое», а не «чужое» слово героя. Это строки из стихотворения Пушкина «Послания к Толстому»: «Вот он, приют гостеприимный… // Где дружбы знали мы блаженство, // Где в колпаке за круглый стол // Садилось милое равенство» [2, с. 240] и из стихотворения «19 октября»: «Наставникам, хранившим юность нашу, // Всем честию, и мертвым, и живым, // Не помня зла, за благо воздадим» [2, с.  240].

Известно, что даты написания текстов этих произведений относятся к разному времени жизни и творчества Пушкина: первое стихотворение, в современных изданиях имеющее название «Из письма к Я. Н. Толстому», создано в 1822 году – в период южной ссылки поэта, а второе  - 1825 году в Михайловском. Очевидно, в бытовании героя в настоящем автор видит истоки творческих переживаний поэта в будущем, т. е. мироощущение человека-творца, по мнению биографа, вряд ли можно «привязать» к конкретному месту или конкретному времени.

Не случайно ретроспективное восприятие Пушкиным событий отроческих и юношеских лет жизни, поэтически осмысленное им впоследствии в зрелом возрасте, вынесено Авенариусом в эпиграф, семантически связанный с поэтикой главы и ее названием. Взаимосвязь и взаимообусловленность фактов бытийной и творческой биографии героя подчеркивается метафорой «убежище», ассоциирующееся с контекстными синонимами, тематически связанными с настоящим и будущим «опального» поэта. В контексте авторского повествования существительное «убежище» продуктивно использовано как отвлеченно-философское, а не конкретно-бытовое понятие, т. е. «убежище-лазарет» и «убежище-ссылка». Таким образом, эпиграфы в дилогии – факты словесной деятельности и поэтического сознания Пушкина - отражают процесс творческого становления поэта-лицеиста.

Точка зрения биографа на основное событие главы «Убежище лицеистов» - пребывание Пушкина в лицейском лазарете – выраженная в содержании эпиграфов, получает художественное развитие в начале биографического повествования главы: «Второй день уже Пушкин был в лазарете. Был ли он тогда действительно болен? Об этом не сохранилось достоверных сведений. Несомненно одно, что добрейший доктор Пешель, начинавший также ценить назревший талант молодого лицеиста, по первому его требованию охотно отводил ему больничную койку, на которой Пушкин имел полный досуг предаваться своей стихотворной страсти. Здесь-то возникли многие из лучших строф его лицейских стихотворений» [2, с. 240-241]. В уединении и тиши лицейского «приюта», по мнению биографа, рождалось «новейшее произведение первенствующего собрата» [2, с. 241], цитаты из которого составляют своеобразную фактографическую канву биографического повествования внутри текста главы.

Заметим, что в анализируемой нами главе документальным свидетельством художественного творчества, соответственно мыслительно-поэтической и речевой деятельности Пушкина является стихотворение «Пирующие студенты», относящееся по времени создания к 1814 году. Строфическая композиция стихотворного текста, соответствующая идейной направленности и лирической тональности произведения, не нарушается и в биографическом повествовании главы. Но в текст главы биограф вводит лишь те тематические фрагменты произведения, которые являются прямым обращением поэта к присутствующим – Дельвигу, Илличевскому, Горчакову, Пущину, Яковлеву, Малиновскому, Кюхельбекеру и др. Высказывания лирического героя стихотворения приравнены биографом к речи самого героя, автора произведения: «Пьеса моя, господа, носит название «Пирующие студенты». По заглавию вы уже, конечно. Догадываетесь, что студенты эти – мы» [2, с. 242].

В ситуации дружеского чтения автором своей «пьесы» Авенариусу важно проследить ответную реакцию слушателей на поэтическую речь Пушкина. Такую возможность биографу дает «озвучивание» Пушкиным отдельных частей стихотворения, а не всего произведения. Кроме того, лирическое выступление лицеиста Авенариус часто «прерывает», чередует с комментариями, в которых создается картина эмоционального восприятия товарищами нового произведения лицеиста. Мотив соучастия в процессе диалогического сопереживания передается образными выражениями: «- Ну, ладно, читай! – нетерпеливо перебили его товарищи»; «- Браво! Браво! – раздались вокруг одобрительные голоса»; «- Дайте же ему читать, господа! – умоляющим голосом промолвил Кюхельбекер» и др. [5, с. 242]. Репликация персонажей в чередовании с авторскими отступлениями придают речи Пушкина характер лирической исповеди, адекватно воспринятой присутствующими.

Таким образом, «чужое слово», слово героя, в беллетризованной биографии «Пушкин» способствует более глубокому постижению сознания Пушкина-человека и Пушкина-поэта, позволяет читателю вдумчиво погрузиться в сложный мир духовных переживаний творца – художника слова.

1 См.: Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. – М.: Наука, 1976. – С. 5-44.; Бахтин М. М. К методологии литературоведения / М. М. Бахтин // Контекст 1974. – М.: Наука, 1976. – С. 29-47; Категория поэтики в смене литературных эпох / С. С. Аверинцев, М. Л. Андреев, Н. Л. Гаспаров, Л. А. Гринцер, А. В. Михайлов // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. – М.: Наследие, 1994. – С. 3-39; Kristeva J. Bakhtine, le mot, le dialogue et le roman // Gritigue. – P., 1967. - № 23. – P. 443-492 и др.
2 Авенариус В. П. Собрание сочиений: В 5 т. – М.: Терра, 1996. – Т. 4.
3 Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика (краткий курс). – М., 1996.
4 Белинский В. Г. Собр. Соч.: В 9 т. – М.. 1981. – Т. 2.
5 Винокур Г. О. Полное собрание трудов: Статьи о Пушкине. – М.: Лабиринт, 1999.
6 См.: Казанцева Г. В. Беллетризованные биографии В. П. Авенариуса «Пушкин» и «Михаил Юрьвич Лермонтов»: история, теория, поэтика жанра: монография. – М.: Флинта: Наука, 2007.