Литература народов стран зарубежья | Филологический аспект №7 (15) Июль, 2016

ἜΡΟΣ Δ’ ἘΤΙΝΑΞΕ ΜΟΙ ΦΡΕΝΑΣ: АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ В ЛЕСБОССКОЙ МЕЛИКЕ

Гарин Сергей Вячеславович
Кубанский государственный университет
Панасенко Татьяна Анатольевна
Южный федеральный университет

Аннотация: В статье, на материале поэтических текстов Сапфо и Алкея, рассматриваются аксиологические аспекты лесбосской мелики. Выявляются противоречивые компоненты личностного понимания природы и социума у Сапфо. Описываются горизонты зарождающейся личности в рамках культуры стыда и вины. Рассматриваются бивалентные термины Сапфо γλυκὐπικρον и ἀλγεσιδωρον.
Ключевые слова: Сапфо, Алкей, семантика, мелика, эротизм, древнегреческая филология, лирика, культура стыда, культура вины

Garin S.V.
Kuban State University,
Panasenko T.A.
Southern Federal University

Abstract: In the article axiological aspects of lesbian melic are considered within the broad material of poetic texts of Sappho and Alcaeus. Components of personal understanding of nature and society in Sappho are revealed. The work describes Sappho’s dynamic individual horizon within the culture of shame and guilt. The article has shed some light on the problem of bivalent Sappho’s terms γλυκὐπικρον and ἀλγεσιδωρον.
Keywords: Sappho, Alcaeus, semantics, melic, eroticism, Ancient Greek philology, poetry, culture of shame, guilt culture

Поэзия Сапфо и Алкея может быть отнесена к лирике как в современном смысле этого слова, так и в исконно античном – стихи указанных авторов были сопровождением игры на лире [1]. Авторы более позднего времени не только называли Сапфо – ψὰλτρια «игрок на лире», но и приписывали ей введение особого вида лиры – пектиды (πηκτἰς). Также Сапфо была новатором в области гармоники. Согласно Аристоксену, одному из влиятельнейших античных источников по музыкальной теории, лесбосская поэтесса разработала миксолидийский лад, который впоследствии был использован трагиками. Новаторство Сапфо было не только музыкально-технологическое, как отмечает Деметрий («О стиле»), лексическое многообразие Сапфо было чрезвычайно широким, лесбосская поэтесса «вплетала причудливые слова в свою поэзию, многие из этих слов были ее изобретением» [1. P. 185]. Не случайно, что вместе с миксолидийским ладом, разработкой пектиды, нового словаря лирической поэзии, Сапфо привнесла и новое социокультурное мироощущение.

В жанровом отношении Сапфо и Алкей, принадлежа к монодической лирике, не были связаны каноническими ограничениями, имеющимися в лирике хоровой. Это отсутствие строгой метрико-семантической детерминации в монодической лирике позволило развиться невероятно разнообразным личностным, композиционным, тематическим вариациям в поэзии. Монодия была лишена чисто формальных обязательных правил хорового жанра, принадлежавшего к государственным празднествам и официальным мероприятиям. Будучи жанромторжеств, хоровая лирика долго сохраняла традиционные консервативные устои – усложненная строфа, чередующаяся с укороченной антистрофой, эпод, сложная метрика. В то же время, монодическая лирика подчинялась принципу эстетической выразительности и привлекательности, прежде всего, для исполнителя в небольшой аудитории. Как следствие, в монодии мы встречаем упрощение и динамизацию метрики и, что самое главное, в отличие от хоровой лирики, строго привязанной к дорийскому диалекту, монодическая поэзия использовала локальные диалекты, например, в случае Сапфо и Алкея – эолийский, Анакреонта – ионийский и т.д. [1. P. 10].

Поэтическое наследие Сапфо, согласно мнениям ее ближайших современников, представляло собой девять книг, тематически концентрирующихся вокруг темы любви. До нас дошли лишь несколько сотен фрагментов и одно произведение, вероятно, целиком. Несмотря на тематическую унифицированность поэзии Сапфо, тема любви отражалась в разных контекстах – от религиозно-мифологических (Афродита), личных (переживания поэтессы), торжественно-процессуальных (свадебные эпиталамии) [1. P. 12].

Особенность лирики Сапфо в ее тончайшей передаче поэтического содержания, в обостренно-противоречивом, эмоционально-экзальтированном настроении. Личностная передача эмоций, наблюдений, особого мировоззрения, безусловно, это черта лирики Сапфо. Понятие личностного, индивидуального, пожалуй, имеет здесь ключевое значение. Сапфо выстраивает особый ценностный мир, где центральным звеном выступает упоительность и неизбежность любви, желания и страсти. Сапфо не интересуют ни страны, ни народы, ни вообще мир в его античной ойкумене. Лесбосская поэтесса видит только окружающий ее космос Афродиты, пронизывающий «горько-сладкий» голос Эрота в томлении природой. Саму богиню Афродиту, «славную пестрым троном» Сапфо призывает для помощи в делах любви и страсти: «Пестрым троном славная Афродита, Зевса дочь, искусная в хитрых ковах! Я молю тебя,— не круши мне горем, сердца, благая! Но приди ко мне, как и раньше часто откликалась ты на мой зов далёкий». Богиня же отвечает – «В ком должна Пейто, укажи, любовью Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою кто, моя Псапфа? Прочь бежит? — Начнет за тобой гоняться. Не берет даров? — Поспешит с дарами. Нет любви к тебе? — И любовью вспыхнет, хочет не хочет» [3. C. 324].

Лонгин, в работе «О возвышенном» [1. P. 80], отмечает, что Сапфо концентрируется не просто на чувствах любви и индивидуальном горизонте личности. Лесбосская поэтесса выбирает эмоции, близкие к безумию и одержимости. Именно Сапфо, пожалуй, впервые поэтизирует переживание любви в его амбивалентном смысле – как влечение и в то же время, опасное предприятие, разрушение. Сапфо описывает не только возвышенные романтические положительные переживания любви, но и экзистенциально-демонические – любовь может выступать как невыносимое бремя, тяжесть, жертва, боль. Как отмечает Максим Тирский в «Orations», не случайно, что один из эпитетов Эрота у Сапфо – «горько-сладкий» (γλυκὐπικρον), а любовь – «приносящая боль» (ἀλγεσιδωρον) [1. P.175].

Мы видим, что Сапфо концентрируется на внутренних переживаниях личности. Эти переживания не отсылают нас ни к родовым кодексам чести, стыда, морали, ни к племенной героике. Переживания Сапфо индивидуальны, – в мире Сапфо есть только чувства индивида и их наполнение. Внутренний ценностный мир поэтессы сопряжен с противоречиями, неопределенностью и неутолимой страстью. В действительности Сапфо пытается описать пограничное чувствопотрясенности личности от любви. Эта потрясенность возникает внезапно в виде прозрения, переживания. Перед парадоксальной принудительностью любви устоять невозможно, недаром Сапфо использует метафору любви-эроса как мощного ветра-урагана, изгибающего исполинские дубы на склонах гор: Ἔρος δ’ ἐτίναξέ μοι φρένας, ὠς ἄνεμος κὰτ ὄρος δρύσιν ἐμπέτων, «любовь сотрясает мое сердце, так от ветра падают дубы в горах» [2. Fr. 47.]. Эту частую для Сапро эмоцию потрясенности, одержимости, раздвоенности, которая вторгается в обыденное привычное существование человека, передает Хрисипп: οὐκ οἶδ’ ὄττι θέω· δίχα μοι τὰ νοήμματα, «Не знаю, что мне делать, мой разум раздвоен» [2. Fr. 51].

Как полагает Лонгин, в целом, Сапфо – это певица сложных противоречий любви как индивидуального переживания личности [1. P. 80]. Отсюда использование бивалентных терминов, типа γλυκὐπικρον и ἀλγεσιδωρον. Эмоциональные феномены и переживания имеют несколько неоднозначных проекций.

Особенность поэтики Сапфо – в детализации любви как индивидуально-психического комплексного явления. Более того, можно сказать, что Сапфо описывала своеобразную феноменологию любви, анализируя и интроспективно наблюдая свои тактильные, ментальные, психические процессы во время переживания влюбленности. Приведем фрагмент целиком, в силу его принципиального значения: φαίνεταί μοι κῆνος ἴσος θέοισιν ἔμμεν’ ὤνηρ, ὄττις ἐνάντιός τοι ἰσδάνει καὶ πλάσιον ἆδυ φωνείσας ὐπακούεικαὶ γελαίσας ἰμέροεν, τό μ’ ἦ μὰν καρδίαν ἐν στήθεσιν ἐπτόαισεν,ὠς γὰρ ἔς σ’ ἴδω βρόχε’ ὤς με φώναισ’ οὐδ’ ἒν ἔτ’ εἴκει, ἀλλ’ ἄκαν μὲν γλῶσσα ἔαγε λέπτον δ’ αὔτικα χρῶι πῦρ ὐπαδεδρόμηκεν, ὀππάτεσσι δ’ οὐδ’ ἒν ὄρημμ’, ἐπιρρόμβεισι δ’ ἄκουαι, έκαδε μ’ ἴδρως ψῦχρος κακχέεται τρόμος δὲ παῖσαν ἄγρει, χλωροτέρα δὲ ποίας ἔμμι, τεθνάκην δ’ ὀλίγω ‘πιδεύης φαίνομ’ ἔμ’ αὔται· [2. Fr.31], «Богу равным кажется мне по счастью человек, который так близко-близко перед тобой сидит, твой звучащий нежно слушает голос и прелестный смех. У меня при этом перестало сразу бы сердце биться: лишь тебя увижу,— уж я не в силах вымолвить слова. Но немеет тотчас язык, под кожей быстро лёгкий жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза, в ушах же звон непрерывный. Потом жарким я обливаюсь, дрожью члены все охвачены, зеленее становлюсь травы, и вот-вот как будто с жизнью прощусь я» [3. C. 332].

Очевидно, что Сапфо – это представитель зарождающейся культуры вины, основанной на внутренних индивидуальных переживаниях личности. У Сапфо можно обнаружить даже своеобразную исповедальность в обращении к богам и особенно к Афродите. Интересен ценностный мир Сапфо, столь явно противостоящий традиционно-гомеровским категориям героизма, доблести и самооценки индивидов в контексте ратных успехов внутри патерналистского общества. Мир Сапфо более индивидуален и лиричен: οἰ μὲν ἰππήων στρότον οἰ δὲ πέσδων οἰ δὲ νάων φαῖσ’ ἐπὶ γᾶν μέλαιναν ἔμμεναι κάλλιστον, ἔγω δὲ κῆν’ ὄτ τω τις ἔραται· «На земле на чёрной всего прекрасней те считают конницу, те пехоту, те – суда. По-моему ж, то прекрасно, что кому любо» [3. C. 332].

Как отмечается в одной из схолий к «Трудам и дням» Гесиода, по Сапфо, даже богиня убеждения Пейто – это дочь Афродиты. Можно говорить об особойабсолютизации красоты у Сапфо. Как отмечает Гален в «Побуждению к учению», у Сапфо: ὀ μὲν γὰρ κάλος ὄσσον ἴδην πέλεται κάλος, ὀ δὲ κἄγαθος αὔτικα καὶ κάλος ἔσσεται. «То, что считается красивым – красиво, но по мне, так и благое – тоже красиво» [2. Fr. 50].

В контексте темы данной работы примечателен 148 фрагмент наследия Сапфо, рисующий перед нами моральную проблематику связи богатства и добродетели: ὀ πλοῦτος ἄνευ ἀρέτας οὐκ ἀσίνης πάροικος ἀ δ’ ἀμφοτέρων κρᾶσις εὐδαιμονίας ἔχει τὸ ἄκρον, «богатство без добродетели может навредить, лишь сочетаясь, на вершине счастья в выигрыше оба» [2. Fr. 148]. Мы видим Сапфо здесь в весьма непривычном для нее ракурсе морализирующего поэта. Это примечательно, что аргументация морали у Сапфо, опять же, не традиционно-родовая, догматическая, но, мы бы сказали, логико-эвдемоническая. О счастье (εὐδαιμονίας) и добродетели (ἀρέτας) Сапфо говорит не в назидательно-юридическом ключе. Сапфо не апеллирует к родовым устоям, богам, чести предков и посмертной славе героя. Аргумент Сапфо сугубо личностный, индивидуальный – «хочешь быть счастлив, – добавь к богатству добродетель». Это весьма примечательно, поскольку Сапфо отвечает на запросы зарождающейся личности, противопоставляющей себя родовым полисным отношениям, догматике, нормам и т.д. Сапфо утверждает, что быть добродетельным нужно не потому «что надо», а потому, что «так лучше». Причем, «лучше» понимается не в родовом, а индивидуальном ключе. Гомеровские герои архаичной культуры стыда пытались быть добродетельными, поскольку это регламентировалось и диктовалось социумом, мнением граждан, престижем и т.д. Сапфо говорит об иной мотивации морального (добродетельного) поведения – личностном интересе быть счастливым.

В свете данного аспекта поэзии Сапфо следует рассмотреть знаменитый эпизод из жизни поэтессы, показывающий моральную компоненту на практическом уровне. Как известно, брат Сафо – Хоракс, будучи торговцем вина, посетив Навкратис, – одну из греческих колоний на побережье Африки, влюбился в местную гетеру Родопу. Как отмечает Геродот, Хоракс потратил львиную долю полученного от виноторговли состояния для выкупа африканской куртизанки. По приезду в Митилену, – столицу Лесбоса и родной город семьи Сапфо, Хоракс с Родопой столкнулись со шквалом критики со стороны поэтессы, причем, критику эту Сапфо выразила в стихах [1. P. 187]. Данный эпизод, вероятно, символизирует, что, в реальной жизни, за рамками литературы, Сапфо была адептом вполне традиционных семейных ценностей (имея мужа и дочь).

Таким образом, резюмируя анализ поэтического наследия Сапфо в контексте поставленной темы, следует отметить крайне индивидуалистическое прочтение поэтессой типичных социокультурных реалий того времени. Эмоциональный, ценностный мир лесбосской музы, был предельно сужен до личностно-индивидуального горизонта. Для Сапфо существенным выступает внутренний мир переживания и его реализация. Используя кантовское понятие трансцендентальной апперцепции, оформляющей все многообразие опыта в единую познавательную структуру знания, можно сказать, что у Сапфо такой апперцептивной функцией выступало индивидуальное чувство, которое организовывало, ранжировало все социокультурное пространство в иерархические структуры, распределяющиеся по степени связанности с предметом чувства. Особенность этого чувствования заключалась в том, что оно не было производным из социальной среды, не являясь типической, ролевой реакцией, перенятой индивидом у социума. Хотя тематика стихов и поведение Сапфо, вероятно, вполне вписывались в текущие реалии митиленской фиасы, тем не менее, нельзя не отметить того особенного, сугубо индивидуального социокультурного импакта, который имела Сапфо на своих современников. Выражение такой яркой индивидуальности, зачастую противоречащей традиционным представлениям современников, немыслимо в рамках консервативно-догматической культуры стыда. Таким образом, Сапфо следует рассматривать как представителя зарождающейся новой культуры вины, берущей начало в Эолии в VII- в. до н.э.

Переходя к реконструкции творчества лесбосского аристократа и современника Сапфо Алкея, необходимо заметить, что, Алкей играл более активную роль в вопросах социально-политического характера. Непосредственный участник гражданской войны на Лесбосе, познавший опалу и изгнанничество, вернувшийся на родину, впоследствии исполнитель кровавого покушения на тирана Митилены, любитель собраний и пиров, Алкей был в самом средоточии социальных и интеллектуальных процессов Эолии VII- нач. VI в. до н.э. Неоднократно поздними комментаторами жизнь митиленского лирика и политического деятеля описывалась как «стремительная, вихреподобная» [1. P. 12].

На наш взгляд, если индивидуализм Сапфо пронизан чувством личностного переживания и страсти, то Алкей добавляет к этому набору лирических эмоциональных струн чувство социального противоречия, вражды, порой надвигающейся социальной катастрофы. Алкей не может принадлежать к гомеровскому миру культуры стыда, поскольку основная инстанция моральной оценки – социум к VII -VI вв. до н.э. претерпевал стадию жестоких размежеваний, противоречий и войн. Алкей не видит в обществе ни морального, ни религиозного авторитета, поскольку современная поэту социальная среда была надломлена, искажена, поражена враждой. Алкей пронзительно описывает это состояние, вплетая увиденное в череду своих детских воспоминаний: «Этот крик знали и отец и дед, с молодых своих дней до седых волос, меж взаимной вражды сограждан. Мне суждено вдалеке от них на чужой земле скрываться …точно как Ономакл подобно волку в облаве» [3. C. 350].

Как известно, после победы на Лесбосе противоборствующей партии аристократов, Алкей и Сапфо отправились в изгнание. Сапфо обосновалась в Сицилии. Алкей, из далекого изгнания, взирая на победу торжествующих врагов в родном городе, подобно Феогниду, не мог не желать мщения и исполнения политического реванша. Но, в отличие от мегарского мизантропа Феогнида, трагически наблюдавшего за торжеством врагов в ощущении своего бессилия повлиять на ситуацию, Алкей, вместе со своими единомышленниками, решил взять дело в свои руки. В следующих строках мы видим Алкея – заговорщика, ниспровергателя: «медью воинской весь блестит, весь оружием полон дом в честь Арею! Тут шлемы огнем горят, колышутся белые на них хвосты. Там медные ножи на гвоздях висят; кольчуги. Вот и панцири из холста; вот и полные, круглые лежат щиты. Есть булаты халкидские, есть и пояс и перевязь; готово всё! Ничего не забыто здесь. Не забудем и мы, друзья, за что взялись!» [3. C. 350] Таким образом, социально-политический ракурс поэзии Алкея фиксирует противоречивость, борьбу, конфликт. В этой ценностной среде, в мировоззрении Алкея, на наш взгляд, попросту не откуда было взяться чувству «святой родовой старины», «правде отцов».

Социальное пространство не только Эолии, но и всей материковой Греции того времени, как бы рождалось заново, становилось в процессе противостояния аристократических слоев, народа, тиранов и т.д. Как следствие, внутри агонизирующего социума начинает проявляться отдельная личность, осознавшая свое значение, интересы. Алкей и Сапфо, пожалуй, и выражают поэтическое, социокультурное пространство для такой личности того времени. Противоречивость этого выражения заключалась в том, что для личности в ту эпоху еще не существовало индивидуалистически-ориентированной социальной среды. Личность взирала на себя на развалинах агонизирующего родового консерватизма. Как следствие, выражаясь гегелевским языком, определяя себя, индивид прежде всего противопоставлялся окружению, традициям, устоям. Не случайно, что эротизм Сапфо столь болезненно воспринимался проповедниками родовой морали, а «декабризм» и революционность Алкея нашли себе воплощение в кровавом заговоре против лесбосской власти.

Однако, поэтический мир Алкея, все же, известен не столько из за его социально-политических инвектив, сколько в силу особенного, присущего поэту романтического мировоззрения. Алкей – это еще и певец легкости, винопития и игры: οὐ χρῆ κάκοισι θῦμον ἐπιτρέπην, προκόψομεν γὰρ οὐδὲν ἀσάμενοι, ὦ Βύκχι, φαρμάκων δ’ ἄριστον οἶνον ἐνεικαμένοις μεθύσθην «не поддавайся духом в несчастьях какая прибыль нам от душевных мук… нет, Вакхид, лучшее лекарство, кликнуть вина и напиться пьяным..» [2. Fr. 328] Эта тональность творчества лесбосского автора, пожалуй, роднит его с другим выдающимся поэтом – Анакреонтом.

1. Greek Lyric. Sappho and Alcaeus. – Cambridge, 1982.
2. Poetarum Lesbiorum Fragmenta. – Ed. Lobel E., Page D.L., – Oxford, 1968.
3. Эллинские поэты VIII – III вв. до н. э. – М.: Ладомир, 1999.