Теория языка | Филологический аспект №12 (32) Декабрь, 2017

Семантическое поле СМЕХ в структуре тезауруса Достоевского

Ружицкий Игорь Васильевич
доктор филологических наук, доцент кафедры русского языка для иностранных учащихся филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, РФ, г. Москва
Коробова Марина Михайловна
научный сотрудник Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН, РФ, г. Москва

Аннотация: Смех занимает центральное место в творчестве Достоевского, об этом говорит употребление самого слова «смех», а также близких к нему по значению лексических единиц. Задача, решаемая в статье, – показать основные особенности этой лексемы, отражённые в словарной статье Словаря языка Достоевского, предполагающей многопараметровое лексикографическое представление идиоглосс, ключевых для авторского идиостиля лексем. Делается предположение о том, что языковую личность Достоевского определяет в первую очередь «человек смеющийся».
Ключевые слова: Словарь языка Достоевского, тезаурус, идиоглосса, функции смеха

Ruzhitskiy Igor Vasilyevitch
PhD, assistant professor of Russian as a foreign language department of Lomonosov Moscow State University, Russia, Moscow
Korobova Marina Mikhaylovna
researcher of V.V. Vinogradov Russian Language Institute of Russian Academy of Sciences, Russia, Moscow

Abstract: Laugh takes the center stage in the works of Dostoevsky as evidenced by the use of this word and close by meaning lexical units. The problem solved in the article is to show the main features of this lexeme which are reflected in the dictionary entry of the Dostoevsky’s Language Dictionary, involving multiparameter lexicographic representation of idioglosses, the key author's idiostyle lexemes. It is concluded that the basis of Dostoevsky linguistic identity is first of all «man laughing».
Keywords: Dostoevsky’s Language Dictionary, thesaurus, idioglossa, functions of laugh

Публикация подготовлена в рамках поддержанных РФФИ научных проектов
(грант № 15-04-00135)

Мы будем исходить из того, что семантическое поле СМЕХ занимает центральное место в тезаурусе Достоевского (под тезаурусом в данном случае понимается совокупность взаимосвязанных семантических полей в структуре языковой личности). Основанием для данного положения являются не только многочисленные литературоведческие и лингвистические исследования, направленные на изучение особой роли смеха, шире – комического – в творчестве писателя, но и – в первую очередь – наблюдения, сделанные в ходе работы над Словарём языка Достоевского [4, 5, 6, 7, 8]. Приведём одну цитату, как нельзя лучше иллюстрирующую роль смеха в творчестве Достоевского: «От начала и до конца, при всех изменениях, главным в его <Достоевского> творчестве оставался то приглушенный (редуцированный), то по-новому выявленный прославляющий смех, смех сострадания и сочувствия к искажённой человечности. Юмор Достоевского – это прежде всего и более всего улыбка печальной любви при виде человечески священного в его неотъемлемо-земной, смешной форме» [3].

Афористические высказывания о смехе самого Достоевского также некоторым образом иллюстрируют сказанное выше:

[Аркадий] «Чаще всего в смехе людей обнаруживается нечто пошлое, нечто как бы унижающее смеющегося, хотя сам смеющийся почти всегда ничего не знает о впечатлении, которое производит. Точно так же не знает, как и вообще все не знают, каково у них лицо, когда они спят; Смехом иной человек себя совсем выдаёт, и вы вдруг узнаете всю его подноготную. Даже бесспорно умный смех бывает иногда отвратителен. Смех требует прежде всего искренности, а где в людях искренность? Смех требует беззлобия, а люди всего чаще смеются злобно. Искренний и беззлобный смех – это весёлость, а где в людях в наш век весёлость, и умеют ли люди веселиться?; Но я понимаю лишь то, что смех есть самая верная проба души. Взгляните на ребёнка: одни дети умеют смеяться в совершенстве хорошо – оттого-то они и обольстительны. <…> если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, когда он смеётся. Хорошо смеётся человек – значит хороший человек; Чрезвычайное множество людей не умеют совсем смеяться. Впрочем, тут уметь нечего: это – дар, и его не выделаешь» (Достоевский, Подросток).

В текстах Достоевского встречается несколько «ситуаций смеха: (1) смех как звучание, смех как таковой, без дополнительных его характеристик и свойств; (2) смех «детский», т. е. смех от избытка радости, ощущения здоровья и жизни, как бы беспричинный (такой смех является в первую очередь характеристикой князя Мышкина); (3) смех над комическим, смех юмористического характера, когда смеются весёлой и беззлобной шутке, анекдоту, неожиданной игре слов или комичной ситуации, т. е. смех как реакция на смешное, на то, что своей интенцией имеет вызывание смеха; (4) смех неверия тому, что говорит собеседник, неприятия всерьёз его утверждения; в таких контекстах присутствует номинация смеха, но нет самого смеха, есть отрицание какого-либо утверждения, неверие чему-л.; (5) смех-издёвка; этот смех мы, конечно, не найдём ни у Вареньки Добросёловой, ни у Сонечки Мармеладовой, ни у князя Мышкина, ни у старца Зосимы или Алёши Карамазова; эти персонажи Достоевского и не шутят, даже не пытаются шутить, тем не менее они могут быть радостны и веселы; (6) смех патологический, болезненный, смех человека, впавшего в истерию или близкого к помешательству; смех изменённого или раздвоенного сознания [2, 4]. Эти шесть «ситуаций смеха», точнее было бы говорить о функциях смеха, или его интенциях, которые мы встречаем у Достоевского, следует расширить. Так, смех персонажей-демонических злодеев Достоевского (Валковский, Свидригайлов, Ставрогин, Иван Карамазов), а также персонажей-шутов (Фома Фомич, Ежевикин, Фердыщенко, капитан Лебядкин, Ф.П. Карамазов, отчасти Порфирий Петрович и Лебедев) может предполагать другие интенции, например желание скрыть отрицание персонажем любых моральных норм: «Да, я подлец, но это как бы и не всерьёз». Т. е. смех в данном случае является своеобразной маской [4].

Проведённый анализ атрибутивных связей слова «смех» (в структуре словарной статьи СЯД есть отдельная зона комментария, в которой фиксируются все подчинительные связи описываемой идиоглоссы) позволяет выявить и сам характер смеха у Достоевского, соотнести смех с той или иной ситуацией из описанных выше, хотя сами функции смеха могут и пересекаться:

весёлый (4) весёлый, молодой, беззаветный (1) визгливый (2) всеобщий (7) громкий (6) звонкий (3) звонкий, весёлый (1) звонкий, здоровый, раскатистый (1) знакомый (2) истерический (1) истерический и беспредметный (1) маленький (1) маленький какой-то (1) милый (2) милый, дружественный, ласкающий (1) недавний (1) недавний, частый, насмешливый (1) нервический (2) нервный (1) нервный, болезненный (1) нервный длинный (1) нервный, истерический (1) нервный, мелкий, неслышный, долгий (1) нервный, неслышный (1) нервный, продолжительный (1) неслышный (1) неслышный, мелкий, нервический (1) неудержимый (1) неудержимый, школьнически весёлый (1) общий (4) презрительный (2) самый весёлый (1) самый весёлый, беззаботный (1) самый весёлый и ясный (1) самый весёлый, самый неудержимый (1) самый простодушный (1) самый простодушный, самый детски-весёлый (1) сверкающий (1) сверкающий, искромётный (2) светлый (2) светлый, свежий (1) самый неудержимый (2) самый неудержимый, самый детски весёлый (1) самый неудержимый, самый неподдельный (1) самый откровенный (1) странный (2) и др.

Одновременно с детским и весёлым смехом обращает на себя внимание частое использование определений истерический, нервный, болезненный и т. п. (нервный смех у Достоевского употребляется примерно столько же раз, сколько и нервный припадок):

Я [Неточка] отвечала ему [Петру Александровичу] нервным, истерическим смехом прямо в глаза, прошла, смеясь, мимо него и вошла, не переставая хохотать, к Александре Михайловне (Неточка Незванова); Генерал был, видимо, без ума от радости, лепетал всякую бессмыслицу и заливался нервным длинным смехом, от которого всё лицо его складывалось в бесчисленное множество морщинок и куда-то прятались глаза (Игрок); Часто он смеялся, но каким-то нервным, болезненным смехом, точно закатывался; другой раз сидит по целым часам пасмурный, как ночь, нахмурив свои густые брови (Игрок); Тут Раскольников залился нервным смехом, прямо в лицо Замётову (Преступление и наказание); <…> Порфирий Петрович прищурился, подмигнул; что-то весёлое и хитрое пробежало по лицу его, морщинки на его лбу разгладились, глазки сузились, черты лица растянулись, и он вдруг залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом и прямо смотря в глаза Раскольникову (Преступление и наказание).

Подобные атрибутивные сочетания мы встречаем и у других писателей XIX века, однако, по крайней мере по данным Национального корпуса русского языка (НКРЯ), такие случаи единичны, встречаются не так регулярно, как у Достоевского; ср.:

<…> с нервно-судорожным перерывчатым смехом (Крестовский); <…> речь <…> перерываемая спазматическим смехом и нервным сжатием горла (Герцен); захихикав маленьким нервным смехом (Боборыкин); <…> вскочил, как ужаленный, и с каким-то горьким, нервным смехом воскликнул <…> (Салтыков-Щедрин); Катерина Александровна не могла удержаться от нервного смеха (Шеллер-Михайлов); <…> рассмеялся нервным смехом <…> (Шеллер-Михайлов).

Отметим также, что в НКРЯ в произведениях XIX века зафиксирован только один случай употребления прилагательного «нервозный» и три – прилагательного «припадочный» в сочетании с существительным «смех», причём все примеры – из произведений Достоевского:

<…> повернулся он [Д. Карамазов] в один миг на стуле и вдруг засмеялся, но не деревянным своим отрывистым смехом, а каким-то неслышным длинным, нервозным и сотрясающимся смехом (Братья Карамазовы); После внезапного, припадочного взрыва смеха Раскольников стал вдруг задумчив и грустен; Раскольников встал с дивана, вдруг резко прекратив свой, совершенно припадочный, смех. (Преступление и наказание); Все заметили, что, после своего недавнего припадочного смеха, она [Настасья Филипповна] вдруг стала даже угрюма, брюзглива и раздражительна (Идиот).

Прилагательное «нервически» в сочетании со словом «смех» встречается тоже в основном у Достоевского, причём чаще всего вместе с другим определением и в контекстах со словами того же семантического поля:

<…> кричал Вася, хохоча, заливаясь неслышным, мелким, нервическим смехом и обегая прохожих, которых всех разом подозревал в непременном покушении измять его драгоценнейший чепчик! (Слабое сердце) И княжна захохотала нервическим смехом; потом вдруг приподняла свою горячую голову и начала пристально глядеть на меня (Неточка Незванов); И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом (Преступление и наказание).

Именно подобного рода языковые факты, по всей видимости, послужили причиной того, что некоторые исследователи [1] квалифицировали смех Достоевского в первую очередь как злой, «бесовский», хотя, как показывают наблюдения, сделанные в ходе словарного представления употребления слова «смех» в текстах Достоевского, сочетания с «детский» и «весёлый» преобладают.

Многопараметровое лексикографические представление идиоглосс «смех», «смеяться», «улыбка», «улыбочка», «усмешка», «хохотать», «хохот» и других лексем, составляющих ядро семантического поля СМЕХ, позволило выявить его тесные смысловые связи с такими полями, как СТРАХ, БОЛЕЗНЬ, СМЕРТЬ, ЖИЗНЬ, ЛЮБОВЬ и БОГ, прежде всего – с полями СТРАХ и ЛЮБОВЬ, что, по всей видимости, не случайно, учитывая компенсаторную функцию смеха вообще (вспомним, например, постоянный страх Раскольникова, который часто сопровождается его смехом) и, в частности, особенности личности Достоевского (известно, например, признание самого автора в своём юношеском страхе перед летаргическим сном или, уже после каторги, с наступлением припадка эпилепсии). Такие семантические связи были выявлены как составителями соответствующих словарных статей, так и при помощи специально разработанной компьютерной программы (Разработчик программы – Алексей Гёри (Германия)), учитывающей всю базу данных Словаря языка Достоевского[1]. Итоговая «картинка», система графов, таким образом, показана на Рисунке 1 (толщина линий на схеме показывает частоту ассоциативных связей):

Рисунок 1. Ядро тезауруса Достоевского

Таким образом, можно сделать предположение, что языковая личность Достоевского – это прежде всего Homo Ridens, человек смеющийся, ядро авторского тезауруса составляет в первую очередь семантическое поле СМЕХ.

1. Карасёв Л.В. Философия смеха. – М.: Изд-во РГГУ, 1996. – 222 с.
2. Караулов Ю.Н., Гинзбург Е.Л. Ноmо Ridens // Слово Достоевского. – М.: Ин-т русского языка РАН, 1996. – C. 160–186.
3. Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1982. – 160 с. [Электронный ресурс] URL: http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-book.php (дата обращения: 18.11.2017).
4. Ружицкий И.В. «Cмех» Достоевского глазами лексикографа // STEPHANOS. – 2017. – № 6(26). – С. 37–48.
5. СЯД–1 – Словарь языка Достоевского: Идиоглоссарий (А–В). Авт.: Гинзбург Е.Л., Караулов Ю.Н., Коробова М.М., Осокина Е.А., Ружицкий И.В., Цыб Е.А., Шепелева С.Н. / Под ред. Ю.Н. Караулова. – М.: Азбуковник, 2008. – 962 с.
6. СЯД–2 – Словарь языка Достоевского: Идиоглоссарий (Г–З). Авт.: Гинзбург Е.Л., Караулов Ю.Н., Коробова М.М., Осокина Е.А., Ружицкий И.В., Цыб Е.А., Шепелева С.Н / Под ред. Ю.Н. Караулова. – М.: Азбуковник, 2010. – 1049 с.
7. СЯД–3 – Словарь языка Достоевского: Идиоглоссарий (И–М). Авт.: Гинзбург Е.Л., Караулов Ю.Н., Коробова М.М., Осокина Е.А., Ружицкий И.В., Цыб Е.А., Шепелева С.Н / Под ред. Ю.Н. Караулова. – М.: Азбуковник, 2012. – 847 с.
8. СЯД–4 – Словарь языка Достоевского: Идиоглоссарий (Н–По). Авт.: Караулов Ю.Н., Коробова М.М., Осокина Е.А., Ружицкий И.В., Цыб Е.А., Шепелева С.Н / Под ред. Ю.Н. Караулова; науч. ред. И.В. Ружицкий. – М.: Азбуковник, 2017 (в печати)