Литература народов Российской Федерации | Филологический аспект Лингвокультурология

УДК 398.221 (470.65)

Дата публикации 26.12.2019

Особенности апокалипсических рассказов с предсказаниями в фольклоре осетин

Таказов Федар Магометович
к. филол. наук, зав. отделом фольклора и литературы Северо-Осетинский институт гуманитарных и социальных исследований им. В.И. Абаева – филиал ФГБУН Федерального научного центра «ВНЦ РАН», РФ, г. Владикавказ, fedar@mail.ru

Аннотация: В статье рассматриваются фольклорные тексты осетин с сюжетами, отражающими апокалипсические мотивы в предсказаниях. Впервые в фольклорной традиции осетин апокалипсические рассказы стали предметом исследования. Апокалипсические мотивы семантически близки сюжетам с мотивом неизбежности и неотвратимости смерти. Наиболее развернутые апокалипсические мотивы содержатся в эпических сказаниях, легендах, притчах, пословицах и рассказах о неотвратимости судьбы. Рассказам с предсказаниями характерно обилие признаков инициационных практик, что отличает их от нарративных текстов с мотивом неизбежности и неотвратимости смерти.
Ключевые слова: нарративный текст, эсхатология, апокалипсические мотивы, инициации, сбывшиеся предсказания, мотив неотвратимости судьбы

Signs of initiations in Ossetian apocalyptic stories with predictions

Takazov Fedar Magometovich
PhD in Philology Science, Head of the Department of Folklore and Literature North Ossetia Institute of Humanitarian and Social Research named after V.I. Abayev – Branch of the Federal State Budgetary Institution of Science of the Federal Scientific Center "Vladikavkaz Scientific Center of the Russian Academy of Sciences", RF, Vladikavkaz

Abstract: The article deals with folklore texts of Ossetians with plots reflecting apocalyptic motives in predictions. For the first time in the folklore tradition of Ossetians apocalyptic stories became the subject of research. Apocalyptic motifs are semantically close to plots with the motif of inevitability and inevitability of death. The most detailed apocalyptic motifs are contained in epic tales, legends, parables, Proverbs and stories about the inevitability of fate. Stories with predictions are characterized by an abundance of signs of initiation practices, which distinguishes them from narrative texts with the motif of inevitability and inevitability of death.
Keywords: Narrative text, eschatology, apocalyptic motives, initiations, come true predictions, motive of the inescapability of fate

Особое место в жанровой системе осетинского фольклора занимают апокалипсические рассказы. В жанре легенды (таурæгъ) апокалипсические мотивы, являющиеся частью эсхатологических мифов, как правило, бытуют в рассказах о сбывшихся предсказаниях. Апокалипсические рассказы с предсказаниями в осетинском фольклоре никогда не становились предметом исследований. В рассказах с предсказаниями впервые выявлены признаки ицициаций. Целью данного исследования является выявление особенностей преданий с предсказаниями, отличающих их от рассказов с мотивом неизбежности и неотвратимости судьбы. Задача исследования – показать, что по своей структуре предания о предсказаниях близки инициационным мифам, что выражается в обилии в них признаков инициационных мотивов.

По форме повествования рассказы с предсказаниями близки историческим преданиям. Как и в исторических преданиях, в рассказах с предсказаниями сказитель не сомневается в реальности происходящего [1, с. 182-191.]. Подтверждение сбывшегося предсказания убеждает слушателя в правдивости рассказа. Нарративный текст актуализирует процесс инициаций, заменяя собой обряд. Потому реальность событий в рассказе приобретает еще большую актуальность по сравнению с другими жанрами фольклора. Убедить иницианта в реальности рассказа необходимо, по мнению М.Элиаде, потому что «текст актуализирует процесс инициаций, заменяя собой обряд» [2, с. 12].

По своим же формальным показателям, каковым является форма подачи материала, рассказы о сбывшихся предсказаниях сближаются с рассказами о неизбежности, неотвратимости судьбы.

В фольклоре осетин наиболее популярны рассказы о сбывшихся предсказаниях Сем Санаты. В преданиях Сем Санаты воспринимается как реальный человек, уроженец, по одним вариантам, селения Лац Куртатинского ущелья, по другим вариантам – селения Закка Заккинского ущелья, живший на рубеже конца XVI – начала XVII вв.

В преданиях с предсказаниями, как правило, рождение героя-предсказателя должно быть необычное. Рождение Сема также описывается как необычное.

Согласно преданиям, у родителей Сема шесть раз рождались сыновья, однако ни один из них не выжил. После рождения они начинали изрыгать огонь из полости рта. Необычность рождения сближает их с эпическими и сказочными героями.

Рождение Сема сопровождали искры изо рта. Подобным же образом родился эпический герой Батраз, которого вынуждены были сбросить с вершины башни в морскую пучину, где он остыл [3, с. 5-8].

Однако повествование о рождение Сема отличается тем, что сказитель в своем рассказе не использует сказочные мотивы.

Все ожидали, что Сема тоже ждет участь его старших братьев. Но в это время к ним зашел гость, научивший женщин, принимавших роды, как избежать этому ребенку участи предыдущих. Чтобы Сем не погиб, при рождении его помазали жиром, а когда начал изрыгать огонь, дали ему выпить сцеженное в чашку материнское молоко.

Фактически, начало текстов о рождении будущего предсказателя ничем не отличается от мотива эпического сюжета, когда пылающего огнем Батраза бросают в море. Этот мотив отражает в сюжете признаки инициационного мифа [4, с. 8-12.]. Хотя предание о рождении Сема Санаты отличается от мифа своей реалистичностью, однако сопровождается рассказом, характерным для инициационных мотивов.

Необычность рождения – первый признак инициаций. Преодоление трудностей, с которым инициант сталкивается в самом начале инициационной практики, повествует о готовности героя к началу испытания.

Инициационная практика в преданиях о предсказаниях необходима для того, чтобы убедить в правдивости рассказа, так как только тот, кто прошел инициацию, может претендовать на ступень, на которой, в отличие от обычных людей, поднялся предсказатель.

Сем Санаты отличается от других фольклорных героев, которые проходили инцициационные ритуалы, своими предсказаниями.

В младенчестве он рисуется необыкновенным: в три месяца разговаривал, понимал птичий язык, при этом все события, связанные с ним, рассказываются как реально происходившие. Младенчество эпического героя Ацамаза воспринимается таким же необыкновенным: в один месяц начал разговаривать, понимал язык животных. Однако если Сем ничем более не отличается от остальных людей, то Ацамаз ведет себя как необычный человек [Нарты, кН.4 с. 307-333]. Рассказ о Семе и сказание об эпическом герое Ацамазе сближаются только присутствием в них инициационного мотива: необыкновенное младенчество – признак инициаций.

Некоторые предсказания, приписываемые Сему Санаты, представляют интерес своими эсхатологическими мотивами.

Свои предсказания Сем начал еще в младенчестве. Еще в колыбели, оставшись дома под присмотром старика, он потребовал отнести его на Нихас селения Лац (место общественных собраний). Старик завернул его в полы своей шубы и пришел на Нихас. Выше Лаца находилось селение Кора, в котором один из жителей изготавливал соху. Когда тот начал приделывать к сохе лемех, Сем закричал: «Больше не ударяй, а то соха треснет!». Мужчина, конечно же, не мог слышать его слова, и ударил по сохе. Соха треснула. Находящиеся на Нихасе попросили старика показать им, кто кричит из-под его подола. Когда старик показал ребенка, то он сам заговорил с ними, попросив их отправить в Кора человека, чтоб они убедились в правдивости его слов [5, с. 436].

Действия и поступки людей, окружающих Сема, ничем не отличаются от действий и поступков обычных людей. Такой прием позволяет представить образ Сема в более ярких тонах. То, что Сем свои предсказания делает в младенчестве, подчеркивает его «особенность».

Через три дня Сем снова потребовал отнести себя на Нихас Лаца. Когда старик принес его, то Сем обратился к собравшимся: «Послушайте, люди добрые, я расскажу вам свои удивительные сны. Когда я вчера уснул, то во сне я перешагнул через беременную сучку, у которой в чреве лаяли ее щенки, но сама сучка даже не встала». Люди спросили его, что это может означать. Сем ответил: «Это означает, что придет время, и младшие будут учить разуму старших».

После этого Сем рассказал про свой второй сон: «Сафьян и свиная кожа лезли на дерево. Свиная кожа доползла до кроны, а сафьяновая кожа упала на полпути». Этот сон Сем объяснил так: «Не станет аристократов и простолюдинов. Все люди станут равными. Придет время, люди станут бессильными, однако будут рыть туннели в горах, летать по небу и будут ездить в самокатящихся арбах» [5, с. 437-438].

Эти предсказания отличаются от других тем, что не подтверждаются при жизни самого предсказателя. Однако веру в его пророчества поддерживали другие рассказы, в которых окружающие убеждались в верности слов прорицателя в течение короткого времени.

Когда Сем подрос, он отправился с двенадцатью товарищами проведать соседний край. Когда они проезжали по степи, они встретили пастуха, пасшего отару овец. Спутники остановились у пастуха. Сем обратил внимание на худого ягненка, еле успевавшего за отарой. Овца-мать этого ягненка обратилась к нему, почему тот не может догнать остальных, хотя даже моего молока ты получаешь больше. Ягненок ответил своей матери, что он бы мог догнать остальных, однако доля счастья всей отары у меня в хвосте содержится, потому тяжело мне. Сем Санаты понимал язык животных, и попросил пастуха зарезать им этого ягненка. Пастух был удивлен такой просьбе, ведь это был самый худой ягненок, но зарезал его.

Сем сам зарезал ягненка, а кровь его вылил на центральный столб в доме. Необходимо отметить, что в традиционном осетинском доме посреди гостевой комнаты, где, как правило, находился и очаг, всегда стоял центральный столб, имевший в религиозно-мифологических воззрениях осетин сакральное значение. По представлениям осетин, центральный столб в доме был символом Оси мира в трехчастной структуре модели мира, в котором сам дом представлял обустроенный мир.

Сем свое поведение объяснил присутствующим тем, что все богатство отары заключалось в этом ягненке, и теперь все их богатство перешло на этот столб и в доме никогда не иссякнет изобилие [5, с. 437].

Присутствие в сюжете символики модели мира сближает его с инициационным мифом. Для инициационных мифов осетин характерно обязательное присутствие в таких мифах творения мира и символики трехчастной структуры мироздания.

Предания о предсказаниях близки рассказам с мотивом неизбежности и неотвратимости судьбы. По форме подачи и развития фабулы сюжета рассказы о неотвратимости судьбы/смерти совпадают с преданиями о предсказаниях, так как характерной особенностью таких рассказов является наличие в них таких же предсказаний. Неотвратимость в сюжете, как правило, доказывается тем, что в начале рассказа делается предсказание, которое герой старается обойти, однако ему это не удается, в результате предсказание становится неотвратимой. Так, например, в предании «Уосгори таурæхъ» ‘Предание о женихе’ рассказывается о страннике, который случайно узнал во сне о рождении его суженой и разозлился, что ему придется еще ходить в женихах двадцать лет. Он предпринял попытку убить новорожденного, перерезав ребенку, лежавшего в колыбели, горло. Однако он так и не женился. Через двадцать лет он влюбился в девушку и женился на ней. Через некоторое время он узнал, что его жена – девушка, которую он зарезал ребенком. Убедившись, что предсказание все-таки сбылось, он вспомнил и о втором предсказании, согласно которому жена его погибнет от седла его лошади. Помня предсказание, он запретил приближаться к его коню и, в особенности, к седлу. Каждый раз, приезжая домой, он сам снимал седло и относил в чулан. Однажды, не успев расседлать коня, объявили тревогу. По традициям, если объявляли тревогу, то каждый мужчина должен был немедленно откликнуться на призыв, иначе можно было покрыть себя несмываемым позором. Вот и жених, не успев снять седло и спрятать его в чулане, вынужден был пойти по тревоге. Он только успел наказать жене, чтоб та не трогала седло до его возвращения. Когда он не возвращался долго, то жене стало жалко коня, и сняла с него седло. Когда она снимала седло, то укололась о показавшийся из под седла ржавый гвоздь. Ничего не сказав мужу, она не обратила внимания на небольшой укол гвоздя. К утру рана нагноилась и она скончалась от заражения крови. Таким образом, сбылось второе предсказание, несмотря на то, что жених предпринимал попытки предотвратить предсказание [6, с. 83].

Подобную попытку избежать предсказания находим и в рассказе о неком Дзандаре, работнике князя Тасолтана. Этот сюжет известен многим народам. Согласно преданию, Дзандар работал во дворе князя Тасолтана, когда во двор зашел странного вида мужчина. Дзандар поинтересовался, что хочет гость. Тот, посмотрев удивленно на Дзандара, представился Ангелом смерти (Уодесæг), и сказал, что должен будет на рассвете забрать его душу. Дзандар, перепугавшись, вбежал к хозяину и начал у него просить одолжить ему коня. Удивленный князь спросил, зачем ему так срочно понадобился конь. Он рассказал про Ангела смерти. Князь дал ему коня. Тот вскочил на него и без оглядки умчался в Алагирское ущелье. Князь вышел узнать, что за Ангел смерти находится в его дворе. Увидев странного человека, спросил, кто таков будет и что делает в его дворе. Тот представился князю Ангелом смерти и сказал: «Я летел в Алагирское ущелье, чтоб забрать душу одному человеку. Однако, пролетая над Вашим домом, увидел того человека во дворе и удивился, почему он здесь, если на рассвете я должен забрать его душу в Алагире». Хотя Дзандар на рассвете уже был в Алагирском ущелье, его настигла смерть. Таким образом, сбылось предсказание [6, с. 112-113].

Несмотря на то, что во втором сюжете формально отсутствует предсказание, однако их объединяет мотив неизбежности и неотвратимости смерти, а также желание персонажей предотвратить неминуемую смерть.

В сюжете «Две судьбы» главный герой сказки также предпринимает отчаянные попытки предотвратить предсказание, но все понапрасну, все сбывается [7, с. 245-247].

Хотя предсказания и сбылись, что сближает их с преданиями о предсказаниях, однако в данных нарративах нет признаков инициаций, нет и иницианта. Предсказание сбывается в отношение главных героев, в то время как в преданиях о предсказаниях с инициационными мотивами главный герой выступает в роли иницианта, кроме того, не в отношении него сбываются предсказания, а он сам предсказывает.

В сюжетах с предсказаниями, в которых мы имеем мотив неотвратимости судьбы/смерти, речь, как правило, идет о верованиях, характерных осетинам, которые выражаются понятием ‘карна’ (‘карнæ’), или заимствованным из мусульманства понятия ‘судьба’ (‘ирисхъæ’), семантика которых наиболее ярко проявляется в пословицах и поговорках:

Адзалæн мадзал нæййес

‘Если предначертано судьбой, то нет средств предотвратить неизбежность’

Дæ карнæ ци уа, уомæй нæ рахеззæнæ

‘Что у тебя на роду написано, от этого ты не сможешь отступить’

Дæ ирисхъæ ци уа, е уодзæнæй

‘Что тебе судьбой предназначено, то и будет’ [8, с. 273-274].

В некоторых сюжетах с мотивом неотвратимости отсутствует мотив предсказаний, хотя в них могут присутствовать признаки инициаций.

Так, например, в рассказе, называемый сказителем сказкой, рассказывается о некоем пастухе, который много лет работал, однако богаче не становился. Как-то раз он наблюдал такую сценку: самый жирный баран из его отары без видимых причин отделился от остальной отары и быстрым шагом направился в чащу леса. Пастух, удивленный, отправился за ним. Когда зашел в лес, перед ним предстала картина: в чаще сидел старый волк, который и на ногах не в состояние был стоять, и пожирал барана, пришедшего в его пасть на своих ногах. Пораженный пастух только произнес: «Если Бог тебе дает, то он его даст тебе и так». Оставив отару в поле, пастух вернулся домой, зашел и упал на кровать. Жена забеспокоилась, что муж заболел. Но пастух успокоил ее, что с ним все в порядке, просто ему надоело работать без толку. Жена удивилась и спросила, на что же они будут жить. Пастух на это снова повторил идею, что если Бог дает, то даст и так. Жена посокрушалась, но оставила его в покое. На следующий день жена начала донимать мужа, что уже все закончили пахать свои участки, а их участок до сих пор не вспахан. Муж только повторял свое: если Бог дает, то даст и так. Жена, не выдержав, сама запрягла волов и отправилась пахать. Сделав несколько борозд, плуг неожиданно на что-то зацепился. Когда она раскопала, то обнаружила железный ящик, полный золотыми монетами. Она присыпала землей клад и отправилась домой. Дома рассказала мужу про клад, но, так как она не смогла его притащить, то просила мужа пойти и принести его. Муж продолжал лежать и повторять свое. А в это время к ним во двор прокрались воры, чтоб украсть их скотину. Решив узнать, чем заняты хозяева, они заглянули в окно и стали невольными свидетелями рассказа жены о кладе. Не долго думая, они побежали в поле, нашли присыпанный землей клад, однако когда они открыли, то в ящике они увидели ядовитых змей. Перепугавшись, быстро захлопнули крышку, и уже хотели бежать, как одному из них пришло в голову, что хозяйка специально подстроила так, чтобы они пришли сюда и решили отомстить ей. Подняли ящик и с трудом дотащили до дому пастуха. Поднявшись на крышу, они сбросили ящик с якобы змеями в дымоход. Ящик с грохотом выпал из очага и на полу рассыпались золотые монеты. Пастух приподнялся со своей кровати, увидев золотые монеты, произнес: Видишь жена, если Бог дает, то даст и так [9, с. 36-38].

В данном сюжете отсутствует мотив предсказаний, хотя в нем присутствуют некоторые признаки инициаций. В то же время нельзя этот сюжет отнести к инициационным мифам, так как употребляющиеся здесь элементы инициаций, скорее всего, призваны усилить идейную направленность притчи.

Сравнивая предания о предсказаниях с рассказами о неизбежности и неотвратимости смерти выявляется главное отличие между ними: в предсказаниях наличествуют признаки инициаций, а в рассказах о неотвратимости смерти нет этих признаков.

В некоторых преданиях Сем Санаты сделал предсказание о появлении машин, телефона, социальных изменениях, усилении России:

«Не будет одушевленным, однако будет ползти по земле быстро и везти горы и веси»;

«Подобно ниткам будет висеть на палках, и будет нести по нему слова, а как его будут называть, не знаю»;

«Мешок и котомка станут равноправными» (т.е. богач и бедный станут равноправными);

«Будущее страны окажется во власти воды и России»;

«Горец в будущем станет равнинным жителем» [5, с. 439-440].

Эсхатологический рассказ, в отличие от эсхатологического мифа, не имеет цельной сюжетной структуры, удовлетворяясь набором мотивов. В устных рассказах катастрофа часто ассоциируется концом света [10, с. 7].

В предсказаниях Сема часто звучали предупреждения о надвигающейся трагедии, хотя никто не прислушивался к его словам.

Так, Сем Санаты как-то зашел в церковь и обратился к прихожанам: «Эта церковь обрушится, и вы погибнете». Прихожане не приняли его слова всерьез, и в скором времени погибли под руинами рухнувшего храма [5, с. 439].

Проезжая как-то по Геналдонскому ущелью Се предсказал, что из восьми сел останется одно, остальные семь будут разрушены сошедшим ледником:

‘Семь Ганалов – пустырь, восьмой Ганал – покинутый’ [5, с. 440].

Известно, что в действительности в конце XVII века в Геналдонском ущелье было восемь сел, однако после того как сошел ледник Майли и разрушил семь сел, восьмое село люди в панике покинули.

Подобные легенды с апокалипсическими мотивами характеризуются как рассказы о сбывшихся предсказаниях. Сбывшиеся предсказания отличаются особенностью сюжетной линии. Как правило, рассказ о сбывшем предсказании следует после исполнения предсказания. Вначале транслируется предсказание, затем следует подтверждение исполнения предсказания, затем следуют пересказы о предсказании [10, с. 8].

Таким образом, рассказы о предсказаниях с апокалипсическими мотивами образуют сюжетное и структурное единство лишь при объединении отдельных текстов с предсказаниями в единый нарратив. Но и при таком объединении текстов сюжет апокалипсических рассказов незамысловат. Сюжет рассказов о сбывшихся предсказаниях представляет собой описание эсхатологической эпохи о грядущих бедствиях, являясь основным, инвариантным эсхатологическим мотивом. В то же время, отличие предания о предсказаниях от рассказов с мотивом неизбежности и предопределенности, в которых также присутствует предсказание, заключается в том, что в предсказаниях явственно выступают инициационные мотивы [11, с. 158], что сближает предания о предсказаниях с инициационными практиками в нарративных текстах.


Список литературы

1. Мамиева И.В. Феномен компетенции слепца-сказителя в осетинской литературе // Нартоведение на рубеже XX-XXI вв. 2015. № 3. С. 182-191.
2. Элиаде М. Аспекты мифа (Пер. с фр. В.Большакова). М.: «Инвест – ППП», 1996. 240 с.
3. Нартовские сказания. Эпос осетинского народа /Составитель Хамицаева Т.А. Кн. 3. Владикавказ: ИПЦ СОИГСИ, 2005. 712 с.
4. Таказов Ф.М. Признаки инициаций в цикле Батраза нартовского эпоса осетин // Гуманитарный научный вестник. 2017. №12. С. 8-12. URL: http://naukavestnik.ru/doc/gv1712Takazov.pdf DOI 10.5281/zenodo.1156246
5. Осетинские легенды /Сост. Ш.Ф. Джикаев. Орджоникидзе, 1989. 498 с.
6. Научный архив СОИГСИ, ф.13, оп.1, д.363. (на осет. яз.).
7. Осетинское народное творчество. Т.2. /Составила З.М.Салагаева. Орджоникидзе: Ир, 1961.
8. Дзагуров, Г.А. Осетинские (дигорские) народные изречения. М.: Наука, 1980.
9. Научный архив СОИГСИ, п.133,д.345/5. (на осет. яз.).
10. Бессонов И.А. Русская эсхатологическая легенда: источники, сюжетный состав, поэтика. М., 2010. 22 с.
11. Таказов Ф.М. Признаки инициаций в нартовском эпосе осетин // Ростовский научный журнал. Вып. № 12. Декабрь. Ростов-на-Дону, 2017. С. 155-160.

Расскажите о нас своим друзьям: