Русский язык | Филологический аспект №11 (43) Ноябрь, 2018

Феминативы в русском языке: исторический аспект

Беркутова Вероника Валерьевна
филолог, психоаналитик, преподаватель кафедры теории психоанализа, ЧОУВО «Восточно-Европейский Институт психоанализа», г. Санкт-Петербург

Аннотация: Предметом рассмотрения данной статьи является история феминативов, связанных с обозначением профессиональной деятельности и претерпевших в русском языке различные изменения за последние несколько веков. Автор подробно прослеживает истоки тенденций, направленных как на образование и употребление феминативов, так и на снижение их использования в речи. В конце статьи делается вывод о соотношении языковых и обще-социальных феноменов, связанных с репрезентацией «мужского» и «женского» в культуре.
Ключевые слова: феминативы, русский язык, история языка, гендерная лингвистика

Berkutova Veronika Valer'evna
philologist, psychoanalyst, department of theory of the psychoanalysis of East European Institute of psychoanalysis, Saint-Petersburg

Abstract: The subject of this article is the history of «feminatives» associated with the designation of professional activities and undergone the various changes in the Russian language over the past few centuries. The author traces the origins of the trends aimed at the formation and the application of «feminatives», as well as at the reduction of its use in discourse. At the end of the article the author makes a conclusion about the correlation of linguistic and social phenomena related to the representation of «male» and «female» in culture.
Keywords: feminatives, Russian language, history of language, gender linguistics

В ХХ веке лингвистика и философия уделяют пристальное внимание изучению статуса языка: язык не «прозрачен», он не является независимым средством передачи информации от одного человека к другому, хотя этот факт не кажется самоочевидным. В книге «Внутренняя форма слова» философ В. В. Бибихин отмечает, что «язык живет только тогда, когда его не видят, когда через него видят вещи — и даже не через него как через среду, а просто видят только говоримые, с-казанные вещи, когда язык не прозрачен, а — нет его, есть вещи» [2, с. 209].

Однако «непосредственное» восприятие и отображение вещей — это иллюзия, которая создается через язык и которой пользуются многие люди. Язык всегда опосредован социальными отношениями, заражен идеологией, культурой, субъективными представлениями говорящего и слушающего. Современная лингвистика занимается вопросами, связанными с имплицитным или эксплицитным проявлением социальных отношений в языке, в том числе взаимосвязанных с классовыми, этническими, возрастными, гендерными факторами.

К гендерным вопросам относятся исследования, посвященные социолингвистическим аспектам — трактовке различий в речи мужчин и женщин в их взаимосвязи с распределением социальных ролей в обществе, а также психолингвистическим особенностям — определению специфики речевого «поведения» полов. Одним из интересных направлений представляется изучение феминативов — слов женского рода, обозначающих названия профессий, социальных статусов и т. д. и употребляющихся в качестве коррелята словам мужского рода (например: «учитель» — «учительница», «король» — «королева», «грешник» — «грешница»).

В дериватологии под феминативами в широком смысле понимаются слова, относящиеся к словообразовательной категории nomina feminina, наименования лиц женского пола, образованные от названий лиц мужского рода. Большую часть феминативов составляют слова женского рода категории nomina agentis (наименования деятеля) и nomina attributiva (наименования носителя признака), но к ним также можно отнести различные термины родства и свойства, обозначения религиозной, национальной, возрастной, социальной принадлежности и др. В научной литературе при обозначении данной категории слов можно также встретить термины «феминитивы» и «феминутивы».

Предметом рассмотрения в данной статье является история феминативов, связанных с обозначением профессиональной деятельности и претерпевших различные изменения за последние несколько веков. В ХХ веке русский язык стал ареной борьбы двух противоположных лингвистических тенденций: 1) образования и употребления феминативов и 2) употребления слов мужского рода в качестве «нейтральных» для именования как мужчин, так и женщин. Представляется, что эта борьба выходит за рамки сугубо лингвистического поля и оказывается вписанной в общекультурный и исторический контексты, связанные со спецификой репрезентации «мужского» и «женского».

Ранее, до XIX столетия в русском языке действовала историческая тенденция разграничения именования профессий по мужскому и женскому роду, присвоения людям как мужского, так и женского пола собственных лексических именований. При этом в женском роде существовали либо слова, имеющие отношение к традиционно женскому труду («няня», «прачка»), к которым невозможно было образовать пару мужского рода, либо обозначения труда, который допускался для лиц обоих полов («наборщик» — «наборщица», «гувернер» — «гувернантка»). Таким образом, обозначение профессий в женском роде могло относиться к каким-либо исконным видам деятельности («кружевница»), а могло мыслиться как «дополнительное», требующее преобразования слов мужского рода путем прибавления различных суффиксов («лекарь» — «лекарка»).

Еще в первой половине XIX века большинство профессиональных обозначений не могли быть применимы к женщинам в силу исторических причин: неучастия женщин в общественной и политической жизни, запрета для них многих видов трудовой и учебной деятельности. Если возникала окказиональная потребность обозначить женщину, занимающуюся «мужским» трудом, то в виде исключения могли использоваться слова мужского рода. При этом подчеркивалась именно необычность явления, его исключительный характер: «Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец» (Ф. Достоевский, «Идиот»); «Будущая жена Дуная, бывшая первым стрелком в Киеве, отправляется во чисто поле искать себе супротивников, с тем чтобы выйти замуж за того, кто любит ее» (С. Шашков, «Очерк истории русской женщины»). Так в середине XIX века появились зачатки тенденции, которая возобладала в современном русском языке, — возникновения обобщенного значения у слов мужского рода.

Об этой новой тенденции высказался К. С. Аксаков, один из идеологов славянофильства, присвоив мужскому и женскому роду слов гендерные черты: «Именем мужского рода, неопределенным по своему значению, обозначается род вообще (порода), все общее значение имени, потому что самый пол не выступает ярко, не определяется в имени мужском. Вся определенность, ограниченность, положительность, а вместе и пол, выступает в имени женском» [1, с. 66]. Исходя из данной трактовки, лингвистические категории рода нагружаются дополнительными смыслами: мужской род приобретает черты «всеобщего», а женский род — черты «иного», маркированного как добавочное по отношению к мужскому.

Борьба двух языковых тенденций — образования у именований профессий форм женского рода против употребления слов мужского рода в качестве «общего» профессионального обозначения — в полную силу развернулась во второй половине XIХ — начале ХХ века. Этот период характеризуется расширением областей женского труда, увеличением количества женщин, участвующих в общественной, политической, трудовой жизни, развитием женских общественных движений. Именно в это время в России начинают активно действовать различные женские организации (суфражистские, социалистические, либерально-феминистские), выступающие за женскую эмансипацию. В их цели, в частности, входила задача сделать видимым женский опыт и присутствие женщин в жизни общества.

Лингвисты отмечают, что «если в этот период женский труд проникал в какую-либо область производственной или общественной жизни, то возникала и потребность назвать женщину в ее новой функции» [12, с. 192–193]. В таком случае могли использоваться как старые слова женского рода, которые совместно с определениями формировали составные названия («сестра милосердия», «классная дама»), так и всевозможные новые аффиксальные образования («телефонистка», «телеграфистка», «авиаторша» и т. п.). Интересно, что при этом существительные с суффиксом «-ш(а)», которые в наше время многими воспринимаются как имеющие пренебрежительный оттенок, на рубеже веков «широко использовались в нейтральном стиле, не имея того сниженного стилистического оттенка, который они имеют в наши дни, и не смешиваясь с названиями женщин по мужу» [12, с. 193].

В публицистике того периода встречаются как старые, так и новые обозначения женских профессий, например: «Аэроплан Вуазен, на котором должна была летать де Лярош, на первый день полета стоял еще в ящиках, так как авиаторшу ожидали только на третий день полетов» («Летание». 1910. № 2.); «К указанным лицам комиссия просит также направлять запросы относительно учительниц, репетиторш, переписчиц и лектрис» («Женский вестник». 1906. № 12.). На рубеже веков рост образования новых слов женского рода был очень велик, и это нельзя объяснить простой языковой инерцией. Скорее всего, существовала потребность в подчеркнуто «женских» обозначениях профессий и социальных статусов, чтобы вывести женщин из круга невидимости, из сферы «Kinder, Küche, Kirche» в открытый мир общественных отношений.

Неудивительно, что на рубеже XIХ–ХХ вв., в период ломки мировоззрений, борьбы консервативных представлений с эмансипационными идеями, первая волна образования феминативов встретила первую волну сопротивления. Многие новообразованные формы воспринимались с затруднением или вызывали нарекания. Так, филолог И. М. Желтов в рецензии на русско-немецкий словарь Павловского писал: «Зато мы, да и все мыслящие люди, наверное, уже не посетуют на почившего словарника за то, что им не помещены в его труде новоизмышленные речения: курсистка, педагогичка, фельдшерица и другие, образованные зачастую даже в противность законам языка» [6, с. 125]. Важно отметить, что слова «курсистка» и «фельдшерица», с осуждением упоминающиеся в статье, вполне прижились в русском литературном языке и отражены во многих словарях ХХ века (см., например, «Толковый словарь» под ред. Д. Н. Ушакова (1935–1940), «Толковый словарь русского языка» под ред. С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (1992)).

Итак, именно конец XIХ — начало ХХ вв. характеризуются первым всплеском образования феминативов в русском языке. Однако в тот же исторический период в силу стала входить противоположная тенденция — употребление слов мужского рода в обобщенном значении. По отношению к женщине начинают употребляться слова: «автор», «адвокат», «архитектор», «редактор», «секретарь», «тюремщик» и т. д. Изначально такое употребление сопровождалось пояснительными словами «в качестве», «в должности» или указанием на женский пол, например: «Русские женщины делали попытки поступить в качестве добровольца в армию» («Женский вестник». 1904. № 1.); «Советом присяжных поверенных … принята в адвокатское сословие в качестве помощника присяжного поверенного г-жа Бубнова» (Там же. 1908. № 10.); «Обе эти брошюры принадлежат одному и тому же неизвестному — автору-женщине» (Там же. 1908. № 1); «Я познакомился с его родной сестрой, женщиной-врачом Верой Семеновой» (А. Чехов, «Хорошие люди»). Однако спустя какое-то время авторы стали позволять себе опускать сопроводительные слова, что поспособствовало укреплению тенденции к «обобщенному» употреблению слов мужского рода.

Таким образом, пытаясь приспособиться к изменившимся социальным обстоятельствам, на рубеже XIX–XX вв. русский язык одновременно развивал все доступные ему способы отразить и обозначить новые позиции женщин в обществе: «старый» способ, предполагающий создание отдельных слов женского рода, и «новый» способ, пытающийся придать словам мужского рода обобщенное значение.

Период Первой мировой войны и революционные годы характеризуются значительным вовлечением женщин в сферу промышленности и общественной деятельности. В этот период женский род активно приобретают слова, обозначающие рабочие профессии. Наиболее продуктивным оказывается суффикс «-к(а)», который начинает присоединяться в качестве «принудительной» пары к словам и суффиксам мужского рода: «вузовка», «активистка», «интеллигентка», «милиционерка», «кулачка», «нэпманка». В обозначениях профессий, связанных с промышленностью, наибольшее распространение получил суффикс «-щиц(а)»/«-чиц(а)»: «вагонщица», «грузчица», «крановщица», «лебедчица», «укладчица».

Процессы словообразования феминативов проходили настолько интенсивно и неконтролируемо, что в спорных случаях были задействованы различные словообразовательные модели. Слова одного значения возникали в разных местах и могли сосуществовать в прессе и разговорной речи: «контролерка» — «контролерша», «комсомолка» — «комсомоловка», «кустарка» — «кустарница», «санитарка» — «санитарница», «буржуазка» — «буржуйка».

Однако в языке интеллигенции, а также при обозначении высококвалифицированных профессий или общественно-политических занятий, постепенно начинает преобладать тенденция употребления «обобщенных» слов мужского рода. Так, исследователи отмечают, что существительные с суффиксом «-тель» («деятель», «руководитель», «председатель», «читатель») легче расставались со значением мужского пола и активнее вытесняли слова женского рода, чем, например, существительные с суффиксом «-щик». Возможно, это происходило потому, «что первые шире использовались в общественно-политической лексике и новая тенденция <употребление слов мужского рода — В. Б.> коснулась их раньше, а большая частотность способствовала и большей эволюции» [12, с. 197].

К 1930-м годам тенденция употребления «нейтральных» слов мужского рода начинает также доминировать в формах существительных множественного числа («студенты», «кандидаты», «спортсмены»). Однако в единственном числе феминативы все еще остаются значимыми для обозначения рабочих профессий. Так, в списке профессий, рекомендуемых для женщин в начале первой пятилетки, 220 из 278 профессий названы словами женского рода, а 58 — словами мужского рода, при этом большинство названий мужского рода связано с «затруднительностью образования коррелятов женского рода (слова на "-ер", "-ир", "-ор", "-арь", "-ик")» [12, с. 201].

Преобладание женских именований рабочих профессий связано с тем, что в 1920-30-е годы продолжалась борьба за вовлечение женщин в производство. В вышеупомянутом рекомендательном списке отмечается, какие из профессий могут или должны быть женскими, и «пока женщина на определенном посту вызывала удивление, ее обязательно стремились назвать иначе, чем мужчину; когда же это становилось привычным, название унифицировалось в мужском роде» [12, с. 201]. Отсюда следует, что пока было актуально сделать профессию «видимой» для женщины, именование этой профессии использовалось в женском роде, но как только женщины осваивали какую-либо сферу деятельности и становились в ней наряду с мужчинами, необходимость в их «видимости» отпадала, и профессия начинала именоваться в «общем» мужского роде.

На рубеже 1920–30-х гг. можно обнаружить следующие изменения в языке:

1. Начинают утрачиваться некоторые слова женского рода, преимущественно с непродуктивными суффиксами: «архитектриса», «директриса», «лектриса», «инспектриса», «авиатриса», «адвокатесса» и т. д.

2. Тенденция применения к женщинам слов мужского рода приводит к курьезному появлению мужского рода профессий на исключительно женских должностях: «женкор» (женский корреспондент), «женорг» (женский организатор).

3. Появляются случаи употребления глаголов, прилагательных и причастий в женском роде рядом со словами мужского рода, обозначающими профессию: «инженер сказала», «наша новая врач».

В последующие годы тенденция употребления слов мужского рода в обобщенном значении проявляется не столько в снижении темпов образования парных слов женского рода, сколько в интенсивном снижении их употребления. Исследователи отмечают, что в социальных условиях сталинского советского периода постепенно отпала необходимость подчеркивать противопоставление мужского и женского труда, выделять женщин в профессиональной деятельности, притом «чем более социальна, чем более общественна и чем выше по квалификации профессия, тем скорее утверждается слово мужского рода с обобщенным значением» [12, с. 202].

Разумеется, сильная языковая тенденция не может полностью исчезнуть всего за несколько лет или даже десятилетий, но она может начать постепенно уступать место противоположной и равнозначной по силе тенденции. Уже в 1947 году филолог В. В. Виноградов в учебном пособии по русскому языку отмечает, что форма мужского рода в русском языке стала обозначать не столько идею пола, сколько общее представление о лице, соотнесенность с классом «человек» [4]. Это можно было бы принять за нейтральный языковой факт, если бы не непоследовательность, с которой это явление реализовалось в русском языке: ведь наряду с новой тенденцией для многих слов продолжали существовать общеупотребительные формы как женского, так и мужского рода, а для некоторых и вовсе исключительно женского, обозначающие «традиционные» области женского труда: «сиделка», «прачка» и т. д.

В 1950-е годы в советской лингвистике появились первые подробные исследования, связанные с образованием феминативов. В своей кандидатской диссертации будущий академик И. Ф. Протченко отметил, что активное образование суффиксальных имен существительных, обозначающих женщин по признаку участия их в той или иной сфере деятельности, началось после Октябрьской революции, «когда положение женщины резко изменилось» [10, с. 4]. До революции, по мнению Протченко, женщины в основном были заняты семьей и хозяйством, и только революционные изменения спровоцировали привлечение женщин к активной производственной, государственной, культурной деятельности и привели к необходимости обозначить новые должности, профессии и роли. Это верно лишь отчасти: как мы видели выше, революция действительно способствовала появлению новых феминативов, но их активное образование началось гораздо раньше, во второй половине XIX в.

Вместе с тем Протченко полагает, что количественный рост имен существительных, обозначающих профессии в женском роде, отвечает потребности общественной жизни и является фактом обогащения словарного состава русского языка. Исследователь одним из первых отмечает активную борьбу двух тенденций современного русского языка: образования феминативов и развития «обобщенного» значения у слов мужского рода. Протченко делает вывод, что «новые названия в большем количестве и с более четкой последовательностью возникают в обозначениях тех разновидностей труда, где участие женщин оказывается преобладающим» [10, с. 16], то есть в текстильной, пищевой, обувной и других видах легкой промышленности, в типографском и печатном деле, на местах обслуживающего персонала и т. д. В спортивных терминах феминативы приобрели широкое распространение («футболистка», «шахматистка», «штангистка») по причине различия нормативов для мужчин и женщин, что требовало постоянно подчеркивать пол выступающих. В то же время большая часть недифференцирующихся названий, которые не образуют пары женского рода в литературном языке, объединяется рядом черт, общих в смысловом отношении: они обозначают воинские звания и специальности («снайпер», «штурман», «офицер»), а также высокие звания и должности («министр», «академик», «доцент», «декан»). Как нам представляется, данный факт имеет не столько языковые, сколько социальные причины.

В 1960-е годы люди старшего поколения стали замечать, что обозначения профессий женского рода практически исчезли из употребления. Так, писатель Б. Н. Тимофеев был возмущен вытеснением из официально-деловой речи профессиональных слов женского рода словами мужского рода: «Мужчина и женщина в Советском Союзе равноправны. Это — аксиома. Существуют учительницы, писательницы, артистки. Почему же они за последнее время называются учителями, писателями, артистами? Разве слово учительница, например, хоть в какой-либо степени умаляет труд той, которая отдает благородному делу обучения и воспитания детей десятки лет жизни? Между тем официально она получает за свою отличную работу звание заслуженного учителя, а выдающаяся артистка — заслуженного артиста…» [14, с. 25–26].

Исследователи констатируют, что именно в 1960-е годы в русском литературном языке окончательно побеждает тенденция, отмеченная еще К. С. Аксаковым [5]. Согласно данной тенденции, существительное мужского рода может обозначать лицо без указания на пол (признак маркированности снимается), а существительное женского рода может обозначать только лицо женского пола (остается маркированным по признаку пола) [16]. Именно это явление в качестве языковой нормы фиксируют все современные справочники по стилистике [11].

В советской лингвистике появилась точка зрения, что на расширение значения и употребление слов мужского рода могла оказать сильное влияние документация административных учреждений, для которой пол лица не является значимым. Действительно, для официально-деловой речи в рамках бюрократической системы подчас характерно не только «бесполое», но и «безличное» отношение к людям. Однако за формальной «обезличенностью» потерялась не столько мужская, сколько женская субъективность, окончательно исчезла языковая видимость, достижению которой было посвящено женское эмансипационное движение рубежа XIХ–ХХ веков.

Как видно из исторического обзора, вытеснение феминативов из русского языка начало активно происходить именно в первые десятилетия после Октябрьской революции. Данное наблюдение на первый взгляд вызывает сомнения и требует объяснений, поскольку известно, что большевистская повестка предполагала изменение статуса женщины и гарантию равенства полов. Кроме того, наиболее активное использование женских суффиксов в рабочих профессиях отмечается именно в послереволюционную эпоху. Нам представляется, что ответ на вопрос, почему тенденция к образованию феминативов в 1930-е годы начала вытесняться тенденцией к приданию обобщенного значения словам мужского рода, невозможен без обращения к анализу общекультурных факторов ранней советской эпохи.

Исследователи советских канонов визуального искусства заметили, что в открытках, журналах, афишах, плакатах 1920-х — начала 1930-х гг. женские фигуры становятся более «мужеподобными», тела — более мускулистыми и крепкими, выражение лиц — более серьезным и сосредоточенным. С одной стороны, это свидетельствовало об исчезновении сексуальной объективации в изображении женщин (согласно которой женщины должны были изображаться более миниатюрными, хрупкими, миловидными по сравнению с мужчинами), с другой стороны, подобное стремление привело к своеобразному стиранию границ между женским и мужским, к установлению телесных канонов, близких к андрогинности. При этом андрогинность в ранней советской культуре проявлялась не столько в феминизации мужских образов, сколько в маскулинизации изображения женщин, то есть в приравнивании женского начала к мужскому [15].

Также исследователи визуальной культуры говорят о значительной разнице, проявившейся в изображении женщин в первые послереволюционные годы и в начале сталинской эпохи. В 1920-е годы, когда еще была значима революционная эмансипационная составляющая, доминантным визуальным образом выступала «активная женщина», при этом «женский образ в этот период достаточно асексуален, а официально репрезентируемая феминность окрашена в андрогинные черты» [7]. Затем, когда в 1930-е годы приоритетной становится не только производственная, но и демографическая составляющая, в культуре наряду с «женщиной-работницей» появляются образы «женщины-матери», а в 1950-е годы в общественное сознание возвращаются традиционные патриархальные роли «женщины-хозяйки» и «женщины-кокетки», что объясняется новым негласным курсом на укрепление брака и семьи.

Подобные культуральные изменения были тесно связаны с советской политикой и идеологией. Дореволюционное отношение большевиков к женской эмансипации было неоднозначным. Как отмечают историки, социалисты не поддерживали либеральных феминисток и суфражисток в борьбе за общее избирательное право, настаивая на том, что вопрос о неравенстве полов и правах женщин может быть решен только после смены общественного строя и освобождения рабочего класса. При этом освобождение женщин мыслилось большевиками в духе бинарной логики как «уравнивание» женщин с положением мужчин (не только в экономическом, но и во многих других отношениях). А. М. Коллонтай, которую к социалистам привлек именно женский вопрос, сообщала, что основная «цель пролетарок — заменить старое антагонистическое классовое общество новым светлым храмом труда и братской солидарности» [8, с. 800].

В речи на московской конференции работниц в 1919 году В. И. Ленин отмечает, что Советская Россия является единственной страной в мире, где достигнуто полное равноправие полов, а положение женщины таково, что «оно является идеальным с точки зрения самых передовых государств» [9, с. 99]. Под равноправием Ленин понимает освобождение женщин от экономической зависимости и «кухонного» рабства. Однако советской власти было важно не просто освободить женское население от домашних дел, но и привлечь его к общественной работе, поэтому Ленин заключает, что «для полного освобождения женщины и для действительного равенства ее с мужчиной нужно, чтобы было общественное хозяйство и чтобы женщина участвовала в общем производительном труде. Тогда женщина будет занимать такое же положение, как и мужчина» [9, с. 99]. Как видно из логики статьи, освобождение женщин мыслится именно как уравнивание с положением мужчин, которые в данной системе являют собой пример и ориентир.

Стараясь подчеркнуть равное отношение к женщинам, большевики ввели в оборот общее обращение «товарищ», несмотря на то что у этого слова имелся эквивалент женского рода —  «товарка», который был также употребителен в речи и литературе на рубеже XIX–XX вв. Можно предположить, что употребление мужского рода по отношению к женщинам мыслилось большевиками как более прогрессивное, соответствующее эмансипационным идеалам эпохи, подчеркивающее «равенство» полов. Поэтому в ранний советский период оно стало проявляться в языке наряду с формами женского рода, которые в 1920–30-е годы по-прежнему оставались популярными. Новой советской женщине необходимо было развить в себе качества, ранее приписываемые лишь мужчинам: самодисциплину, самодостаточность, самостоятельность, умение логически мыслить и ставить общественные интересы превыше личных, — отсюда берет источник и представление об андрогинности ранней советской культуры. Именно такой тип женщины описывается в литературных произведениях 1920-х годов, например, в первом производственном романе Ф. В. Гладкова «Цемент».

Эти же изменения были саркастически высмеяны М. А. Булгаковым в повести «Собачье сердце». Когда к профессору Преображенскому приходит делегация из нового домоуправления с требованием «уплотнения» его жилплощади, профессор пытается издевательски выяснить пол пришедших делегатов и навязать им выполнение традиционных ритуалов:

— Во-первых, мы не господа, — молвил, наконец, самый юный из четверых, персикового вида.

— Во-первых, — перебил его Филипп Филиппович, — вы мужчина или женщина?

Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый, тот, с копной.

— Какая разница, товарищ? — спросил он горделиво.

— Я — женщина, — признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших — блондин в папахе.

— В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, — внушительно сказал Филипп Филиппович.

Когда пришедшая большевичка пытается продать Преображенскому несколько журналов в пользу детей Германии, она именует себя «заведующий культотделом дома», после чего профессор перебивает и поучает ее: «За-ве-дующая, — поправил ее Филипп Филиппович». Исходя из приведенного отрывка можно предположить, что в 1920-е годы феминативы, указывающие на женский пол, могли маркироваться скорее как «буржуазное» словоупотребление, подчеркивающее различие между полами, в то время как новая советская женщина не должна была отличаться от мужчины ни внешне, ни на словах, что мыслилось в советской культуре в положительном ключе.

Как нам представляется, именно эти изменения, произошедшие в статусе женщины в послереволюционную эпоху, сыграли значимую роль в постепенном исчезновении феминативов из общественного словоупотребления. Несмотря на то что на протяжении ХХ века советская политика в отношении женщин неоднократно менялась, и уже в 1950-е годы ко многим из них вернулись вторая и третья «смены» (по обслуживанию домашнего хозяйства и по поддержанию «женственного» внешнего вида) наряду с обычным рабочим днем [13], было по-прежнему важно сохранить и подчеркнуть «равноправный» статус советских женщин, дарованный революцией. Поэтому к середине ХХ века слова мужского рода окончательно закрепились в языке как «всеобщие», а словоупотребление и словообразование феминативов (кроме нескольких исключений и тех слов, которые функционировали в языке еще до XIX века) постепенно исчезло из литературного языка.

Можно сказать, что победа обобщенного значения слов мужского рода над феминативами является проявлением общей универсалистской тенденции к отождествлению мужской точки зрения с «общечеловеческой», отмеченной многими зарубежными феминистскими исследовательницами. Согласно Рози Брайдотти, в рамках данной тенденции «мужское как человеческое воспринимается как "норма", а женское как "иное" рассматривается как маркирующее "различие". Следствием этой дефиниции является то, что вся тяжесть различия полов падает на женщин, маркируя их как другой пол или структурное "иное", в то время как мужчины императивно маркируются как носители универсальности» [3, с. 227].

Несмотря на то что за подобную репрезентацию мужского как всеобщего мужчины тоже платят определенную цену (по мнению Симоны де Бовуар, она заключается в утрате их телесного воплощения), для женщин эта цена заключается в утрате субъектности, что проявляется в том числе как негласный общественный запрет на употребление феминативов. Не случайно одно из самых частых возражений против феминативов состоит в том, что они «излишни», поскольку на их месте используются слова мужского рода.

Таким образом, попытка первой волны эмансипации русских женщин заявить о своей видимости, значимости и присутствии в общественных сферах вступила в невольную борьбу с большевистской тенденцией к уравниванию мужчин и женщин по критериям мужского как всеобщего, которая нашла выражение в языковой тенденции к развитию обобщенного значения у слов мужского рода. Несмотря на то что данная тенденция мыслилась большевиками как прогрессивная, она могла стать одним из факторов, которые привели к постепенному исчезновению женского субъекта из языка советской эпохи.

1. Аксаков К. С. Опыт русской грамматики // Аксаков К. С. Полн. соб. соч. Т. 3. Сочинения филологические. Ч. 2. М., 1880. 675 с.
2. Бибихин В. В. Внутренняя форма слова. СПб.: Наука, 2008. 420 с.
3. Брайдотти Р. Различие полов как политический проект номадизма // Хрестоматия феминистских текстов. СПб.: Издательство «Дмитрий Буланин», 2000. С. 220-251.
4. Виноградов В. В. Русский язык. М.; Л.: Учпедгиз, 1947. 784 с.
5. Дмитриева О. Л. Развитие нормы и проблема кодификации вариантов рода профессиональных номинаций. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1987. 22 с.
6. Желтов И. М. И. Я. Павловского русско-немецкий словарь [рец.] // Филологические записки. 1880. Вып. 1. С. 124-125.
7. Захарова Н. В. Визуальные женские образы: опыт исследования советской визуальной культуры. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. социол. н. Ульян. гос. ун-та. М., 2005. 18 с.
8. Коллонтай А. М. Женщины-работницы в современном мире // Труды первого Всероссийского женского съезда при Русском женском обществе в С.-Петербурге 10-16 декабря 1908 года. СПб., 1909. С. 797-802.
9. Ленин В. И. О задачах женского рабочего движения в Советской республике. Речь на IV Московской общегородской беспартийной конференции работниц 23 сентября 1919 г. // К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин о женском вопросе. М.: Политиздат, 1971. С. 97-103.
10. Протченко И. Ф. Об образовании и употреблении имен существительных женского рода — названий лиц в современном русском языке. Автореферат дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. н. М., 1955. 20 с.
11. Розенталь Д. Э. Справочник по правописанию и стилистике. М.: Комплект, 1997. 384 с.
12. Русский язык и советское общество. Словообразование современного русского литературного языка. М.: Наука, 1968. 300 с.
13. Темкина А., Роткирх А. Советские гендерные контракты и их трансформация в современной России // Социс. 2002. № 11. С. 4-15.
14. Тимофеев Б. Н. Правильно ли мы говорим? Л.: Лениздат, 1960. 191 с.
15. Турутина Е. С. Андрогинность как выражение антропологического смысла любви в гендерной деконструкции отечественного философско-культурологического дискурса // Вестник ТГПУ. 2006. Вып. 7 (58). Серия «Гуманитарные науки». С. 98-105.
16. Янко-Триницкая Н. А. Наименования лиц женского пола существительными женского и мужского рода // Развитие словообразования современного русского языка. М.: Наука, 1966. С. 167-210.