Русская литература | Филологический аспект №2 (34) Февраль, 2018

УДК 882

Дата публикации 28.02.2018

«Четырехматричное» двойничество в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина»

Крупенина Мария Игоревна
аспирант, Институт мировой литературы имени А. М. Горького РАН, г. Москва, Российская Федерация

Аннотация: В статье рассматривается тема двойничества в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстого. Вместо традиционного взгляда на проблему двойника, автор исследует феномен «четырехматричного» двойничества, в основе которого сосредоточена бинарная оппозиция прошлое/ будущее, сознание/бессознательность, материализм/идеализм. Первая пара двойников представлена Вронским и Карениным, вторая - Карениной и Левиным. Образы двойников автор анализирует вместе с сопутствующим двойничеству мотивом смерти, который в романе объективируется в образ зловещего старика и представляет собой трагическую судьбу Анны, когда она полностью идентифицирует возлюбленного и мужа.
Ключевые слова: Анна Каренина, двойник, материализм-идеализм, бинарная оппозиция, З. Фрейд

Four-matrix double in the novel "Anna Karenina" by L. Tolstoy

Krupenina Maria Igorevna
PhD student, The Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russian Federation

Abstract: The paper examines the theme of double in the novel Anna Karenina by L. N. Tolstoy. However this article departs from the traditional consideration of the theme of the double and considers the phenomenon of four-matrix duality at the core of which the binary opposition of the past / future, consciousness / unconsciousness, materialism / idealism is centered. The first opposition is presented by Vronsky and Karenin, the second – by Karenina and Levin. There is also the death motive, which is an integral component of the duality, which is objectified in the image of the old man and represents the tragic fate of Anna when her mind fully identifies, or merges, the beloved and her husband.
Keywords: Anna Karenina, double, materialism-idealism, binary opposition, Z. Freud

В отличие от столь частого рассмотрения феномена двойничества, как противопоставления темного и светлого начал в личности, одно из которых, подобно богу и дьяволу, борющихся за душу человека, пытается проявить свою власть, в данной статье предлагается отступиться от традиционного рассмотрения данной проблемы и рассмотреть феномен «четырехматричного» двойничества, так как в «Анне Карениной» представлены сразу две пары двойников, которые внутренне связаны друг с другом. В основе этого двойничества лежит бинарная оппозиция прошлого/будущего, сознания/бессознательности, материализма/идеализма. Первую пару двойников составляют Вронский и Каренин, вторую – Каренина и Левин. Иными словами, Вронский и Каренин – лицевая сторона, а Каренина и Левин – оборотная сторона одной медали. Присутствует тут и мотив смерти, представляющий собой неотъемлемый компонент двойничества, который объективируется в образе зловещего старика и являет собой трагическую судьбу Анны, когда в ее сознании происходит полная идентификация, или слияние, возлюбленного с мужем.

Рассмотрим первую пару двойников – Вронского и Каренина. Безусловно, герои связаны не столько внешним сходством, сколько внутренним, которое остается латентным не только для Анны, но и для их окружения. По мере развития повествования становится очевидным, что Вронский «человек огромно богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия», всегда сохраняющий «твердое, спокойное и радостное состояние духа [1, 292] и считающий невозможным отнять назад данное слово или обещание. «Это было так де невозможно, как прибить женщину, солгать или украсть» [1, 290]. Однако вскоре после этого автор обращает внимание читателя на некоторые противоречия в характере Вронского: «Манера обращения принца с теми самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы доставлять ему русские удовольствия, была презрительна. Его суждения о русских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронского краснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особенно тяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в этом зеркале, не льстило его самолюбию. Это был человек глупый, и очень самоуверенный, и очень здоровый, и очень чистоплотный человек, и больше ничего» [1, 338]. По одному такому описанию можно предположить, что светскость Вронского несет в себе некоторую фальшь и поверхностность. Из описания жизни Каренина известно, что человек этот ведет «искусственная жизнь» [1, 137], преследуя лишь повышение по службе в своих честолюбивых целях. О бездуховности героя свидетельствуют и слова Анны, которая в сердцах констатирует: «разве он может любить? Если б он не слыхал, что бывает любовь, он никогда и не употреблял бы этого слова. Он и не знает, что такое любовь» [1, 141].

К общим чертам героев  - искусственности, фальши, поверхностности, бездуховности – нужно также отнести непоколебимое спокойствие, самоуверенность и консервативность [1, 59]: «спокойствие и самоуверенность Вронского здесь, как коса на камень, наткнулись на холодную самоуверенность Алексея Александровича» [1, 103]; «умный, ученый, божественный» Каренин с «непоэтической наружностью» [1, 72] и «строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выдающеюся спиной» [1, 103]; «походка А.А., ворочавшего всем тазом и тупыми ногами, особенно оскорбляла Вронского» [там же].

Феномен двойничества неотделим от сопровождающих его мотивов, составляющих его структуру (мотив смерти; мотив страха; мотив негации (влечение к смерти); мотив зеркала; мотив мистики; мотив обмана и др.). Он репрезентирует «тот род жуткого, которое восходит к давно известному, издавна знакомому и потому пугающему» («that class of the frightening which leads back to what is known of old and long familiar» [2, 340]. Сталкиваясь со своим двойником, герой чувствует возвращение неких знакомых чувств, эмоций или ощущений, которые некогда были отстранены от жизни посредством вытеснения, однако при повторном появлении становятся предвестником эмоционального потрясения («something repressed which recurs» [2, 634]. Свидетельством тому – встреча Каренина и Вронского при родах Анны. Вронский осознает, что он – лишь тень Каренина. Боясь разоблачения со стороны Анны, эмоциональное потрясение приводит его к иллюзорному, более того - символическому самоубийству. Нестабильность, беспокойство и стыд, что, согласно Г. Видлеру, «раскрываются своим владельцам в отчужденной, нереальной форме, будто бы сон» (turn on its owners … becoming defamiliarised, derealised, as if in a dream) [3, 7], становятся для Вронского тем поворотным моментом в жизни, преодоление которых предвещает или жизнь, или смерть. Следовательно, ощущения, которые подкрепляют зловещее, всегда построены на страхе, так как оно «относится к тому жуткому, на основе которого произрастают жуть и страх» (related to what is frightening – to what arouses dread and horror) [2, 339]. Этот страх того рода, что «должен был оставаться в секрете, но вдруг неожиданно открылся» (ought to have remained secret and hidden but has come to light) [2, 345].

Концепт зеркала обнаруживается, когда Анна просит Каренина открыть лицо Вронского: «открой лицо, смотри на него. Он святой, - сказала она. – Да, открой, открой лицо! – сердито заговорила она. – Алексей Александрович, открой ему лицо! Я хочу его видеть. Алексей Александрович взял руки Вронского и отвел их от лица, ужасного по выражению страдания и стыда, которые были на нем. – Подай ему руку. Прости его [1, 393]. Так, Вронский осознает, что «обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною и несколько комичною помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным. Этого не мог не почувствовать Вронский. Роли вдруг изменились [1, 395]. Несомненный интерес в этой сцене вызывает фраза «роли вдруг изменились». Если Каренин представлен «не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным», то портрет Вронского представлен в точности наоборот. То, что составляет внешний портрет Каренина, является внутренним отражением Вронского. Именно страх разоблачения подталкивает Вронского к мнимому самоубийству, при помощи которого он способен восстановить свой портрет. Следовательно, в данном эпизоде происходит не столько разделение, сколько слияние, идентификация героев. Двойничество маркировано тем фактом, что субъект идентифицирует себя с кем-то другим, так что он пребывает в сомнении, что же есть его самость, или же заменяет чуждую самость собственной. В результате этого происходит своеобразное раздвоение, разделение и обмен самости. Однако в эссе «Зловещее» З. Фрейд отмечает, что двойничество необходимо связано с возвращением подавленного комплекса, эмоций, ощущений и проч. Именно поэтому столкновение и конечное слияние становится для героев неизбежным.

Во внутренней жизни как Вронского, так и Каренина можно выделить единственную характеристику, которая, вопреки всему, тесно связывает героев – честолюбие и тщеславие: «честолюбие была старинная мечта его детства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью» [1, 291]. Безусловно, двойственность проистекает из безграничной любви к самому себе, от изначального нарциссизма, который доминирует над сознанием ребенка, уподобляя его первобытному человеку. Когда эта стадия преодолевается, двойник, который изначально представлял собой некое страхование от гибели «Я», превращается в зловещего предвестника смерти  («From having been an assurance of immortality, it becomes an uncanny harbringer of death) [2, 630]. Однако не будем забегать вперед и обратимся к происхождению героев и их ранней жизни. Не зря автор обращает внимание на сходство жизненных историй героев-двойников: оба имели братьев, воспитывались в неполных семьях, и оба при содействии женского авторитета добиваются влияния в обществе. Так, «Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они не помнили, мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их. Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, А. А. с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и  с той поры исключительно отдался служебному честолюбию» [1, 482];  «Другой близкий Анне кружок – это был тот, через который Алексей Александрович сделал свою карьеру. Центром этого кружка была Лидия Ивановна» [1, 122]. Обращаясь к описанию второго героя, мы узнаем, что «Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не знал и был воспитан в пажеском корпусе» [1, 56]; «Женитьба для него никогда не представлялась возможностью. Он не только не любил семейной жизни, но и в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более – смешное» [1, 57].

При данных условиях вызывает интерес теория подавления, или преодоления, Эдипова комплекса З. Фрейда, согласно которой в ранние годы мальчик имеет сексуальный собственнический инстинкт, направленный на мать, и символически желает занять место отца, но как только осознает, что у матери отсутствует фаллос, она становится для него кастрированной, несовершенной и неполноценной, подвергая ребенка угрозе кастрации. Если принять во внимание тот факт, что оба героя росли в неполных семьях и авторитет матери или заменяющей ее женщины был в этих семьях очевиден, тогда, вероятно, ни Каренину, ни Вронскому не удалось полностью преодолеть свои инфантильные комплексы, ибо они с детства не имели модели «идеального» отца. Разрешение Эдипова комплекса, следовательно, не преодолевается, так как ребенок, может быть, и отделяется со временем от матери и его влечение переходит в область бессознательного, а значит подавляется, но, в то же время, не идентифицирует себя с отцом как с носителем культуры и закона. Этим объясняется не только подобие героев, но и их зависимость от мнения общества и женщин этого света: «Вронский сказал Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею» [1, 45]; «Он не мог жить, зарывшись в деревне, как она того хотела. Ему необходимо было общество, и он поставил ее в это ужасное положение» [1, 697]; «он сам неосторожно в откровенную минуту сказал ей, что его мать так мало понимает его, что позволила себе уговаривать его жениться на княжне Сорокиной» [там же]. В портрете Каренина прослеживается та же тенденция: «другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему» [1, 136]; «она видела, как он подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то старательно выжидая взгляда сильных мира сего и снимая свою круглую большую шляпу, нажимавшую кончики его ушей. Она знала все эти приемы, и все они ей были отвратительны. «Одно честолюбие, одно желание успеть – вот все, что есть в его душе, - думала она, - а высокие соображения, любовь  к просвещению, религия, все это – только орудия для того, чтобы успеть» [1, 198].

Так в душе Анны начинается идентификация Каренина и Вронского, -  «какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли? [1, 391] -  которая приводит к смерти героини: «Вдруг тень ширмы заколебалась, захватила весь карниз, весь потолок, другие тени с другой стороны рванулись ей навстречу; на мгновение тени сбежали, но потом с новой быстротой надвинулись, поколебались, слились, и все стало темно… «Смерть!» – подумала она» [1, 708]. Следовательно, если идентификация приводит к смерти героини, тогда именно цельный лик Вронского-Каренина объективируется в образ зловещего старика, который вбирает в себя как черты Вронского, так и Каренина. Возникает вопрос, почему Вронский, некоторым образом и Каренин, воспринимается как вестник смерти. Если обратиться к исследованию фамилии Вронского, можно предположить, что оно происходит от слова «ворон». Известно, что ворон – птица неперелетная, скорее оседлая. Если же таким же образом проанализировать фамилию Каренин, то первое, что приходит на ум – это слово «дерево, корнями уходящее вглубь». Редуцируя денотативный смысл фамилий, мы приходим к коннотациям «устойчивость» (оседлость/корни) - «консервативность» - «рассудочность».

В данной связи, обратимся теперь ко второй двойнической паре – Анна Каренина – Константин Левин. В противовес Каренину и Вронскому, Анна описана, как духовная женщина – «она, прежде всего, женщина с сердцем» [1, 655], которая ценит чувства и умеет любить. В жизни Левина бросается в глаза его искренняя, чистая любовь к Кити, антитезой которой является механическая, мнимая любовь Анны и Вронского, а между Карениным и Анной и вовсе не может быть речи о любви: «Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня, свела, хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора со своею племянницей и поставила его в такое положение, что он должен был или высказаться, или уехать из города» [1, 483]. При встрече Левина и Анны «все говорило ему, что она к нему только обращает свою речь, дорожа его мнением и вместе с тем вперед зная, что они понимают друг друга» [1, 660]. Становится понятным, что живущий холодным рассудком Вронский никогда не смог бы понять идеализм, или духовность, Анны: «Левин все время любовался ею – и красотой ее, и умом, образованностью, и вместе простотой и задушевностью. Он слушал, говорил, и все время думал о ней, о ее внутренней жизни, стараясь угадать ее чувства. И, прежде так строго осуждавший ее, он теперь, по какому-то странному ходу мыслей, оправдывал ее и вместе жалел и боялся, что Вронский не вполне понимает ее» [1, 661]. Фальши и искусственности Вронского и Каренина, автор противопоставляет правдивость и искренность Анны: «кроме ума, грации, красоты, в ней была правдивость» [1, 660]. В образе Левина рассудочность также не превалирует, ведь он живет эмоциями, что находит выражение в его неустанных поисках правды жизни.

Мы приближаемся к основной теме романа, теме противопоставления материализма и идеализма. Герои романа – Левин и Каренина – задаются вопросом, что же первично – материя или идея, как следует жить, придерживаясь материалистических или же идеалистических ценностей.

Представители сухого материализма, напротив, верят в телесную жизнь. Именно поэтому высказывание о том, что у бедняка нет души, против которого в свое время так боролся Ч. Диккенс, так остро представлено в романе. Отсюда следует описание автором рассмотрения помещиками крестьян, в первую очередь, как рабочую силу: крестьянин – раб – нужен лишь для того, чтобы выжать из него все соки. Наоборот, Каренина и Левин – сторонники идеализма – верят в душу и духовную жизнь. Вот как описываются поиски смысла жизни Левиным: «В последнее время в Москве и в деревне, убедившись, что в материалистах он не найдет ответа, он перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера – тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь» [1, 741]. Перед смертью Анна ставит центральный вопрос романа «Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучить себя и других?»; «Все неправда, все ложь, все обман, все зло!…» [1, 719]. Подобные терзания преследуют и Левина: «Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить», – говорил себе Левин. Надо было избавиться от этой силы. И избавление было в руках каждого. Надо было прекратить эту зависимость от зла. И было одно средство – смерть. И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству» [1, 742]. Если более глубоко приникнуть в проблему «четырехматричного» двойничества, то можно отметить, что Вронский и Каренин живут, преследуя инстинкт удовольствия. В душах Анны и Константина, наоборот, происходит постоянная борьба этого инстинкта удовольствия, представляющего собой непреодолимую силу жизни с инстинктом смерти, или влечением к ней: «Он [крестьянин прим. наше] сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для бога, которого никто ни понять, ни определить не может»; «Мы все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для брюха. И вдруг тот же Федор говорит, что если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий» [1, 748]. Здесь, соответственно, четко определяется консерватизм Вронского и Каренина – блестящих представителей светского общества, с одной стороны, и реформизм Анны и Левина, противостоящих устоям этого общества.

После смерти Анны, Левин все же завершает свои духовные поиски и, таким образом, отвечает на поставленный Анной вопрос: «А смысл моих побуждений во мне так ясен, что я постоянно живу по ним, и я удивился и обрадовался, когда мужик мне высказал его: жить для бога, для души. Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне дать мысль, – она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моем знании того, что хорошо и что дурно» [1, 749]. Разум, по мнению Левина, а, следовательно, и по мнению Карениной, учит «душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно» [там же]. Материалистов Левин сравнивает с детьми, которые стремятся разрушать, а не созидать будущее: «Мы только разрушаем, потому что мы духовно сыты. Именно дети!» [1, 751]

Таким образом, существование «четырехматричного» двойничество, в центре которого заложена бинарная оппозиция – противостояние идеализма и материализма, очевидно в романе. Именно на его основе строится внутренняя связь между героями романа. Многие исследователи, однако, отмечали некоторую чуждость Левина всей архитектуре сюжета и романа в целом, усматривая в его образе обособленность от сюжетной линии романа. И. С. Бабушкина в своей статье «Толкам нет конца»: «Анна Каренина» Л. Н. Толстого в восприятии современников» также отмечает данную тенденцию, когда пишет, что «даже и в том случае, когда признавалась значимость в художественной структуре романа образа Левина, не вполне ясно было критикам, как же связуются между собой две сюжетные линии в романе» [4]. Подтверждением данного высказывания является письмо известного педагога, профессора С. А. Рачинского, который в 1878 году писал Толстому о «коренном недостатке в построении романа»: «В нем нет архитектуры. В нем (т. е. романе) развиваются рядом и развиваются великолепно две темы, ничем между собою не связанные» [5, 113]. На письмо Толстой ответил следующим образом: «Суждение ваше об «Анне Карениной»  мне кажется неверно. Я горжусь, напротив, архитектурой – своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки  сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи. Поверьте, что это не нежелание принять осуждение  - верно, вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью, - то самое, что для меня делало это дело значительным, - эта связь там есть – посмотрите – вы найдете» [6, 819].


Список литературы

1. Толстой Л Н. Анна Каренина. – Минск, «Беларусь», 1970 – 767 стр.
2. Freud S. The Uncanny in The Standard Edition of The Complete Psychological Works of Sigmund Freud / ed. James Strachey – L. Hogarth, 1955 – 340 p.
3. Vidler A. The Architectural Uncanny – Cambridge and Mass MIT Press, 1992 – 280 p.
4. Бабушкина И.С. «Толкам нет конца»: «Анна Каренина» Л. Н. Толстого в восприятии современников. – [Электронный ресурс] Язык. Культура. Коммуникации. № 1 (2016) – http://journals.susu.ru/lcc/article/view/389/449 – [Дата доступа 25.10.2017]
5. Бабаев Э.Г. Анна Каренина Л.Н. Толстого. М.: Художественная литература, 1978. – 160 с.
6. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: в 22 т. М.: Художественная литература, 1984. – Т. 18. Избранные письма. – 911 с.

Расскажите о нас своим друзьям: