Русская литература | Филологический аспект Методика преподавания языка и литературы

УДК 821.161.1

Дата публикации 19.08.2019

Антиномичность как сюжетно-композиционный принцип повести Н. Ключарёвой «Деревня дураков»

Лихина Наталья Евгеньевна
кандидат филологических наук, доцент Института гуманитарных наук, Балтийский федеральный университет им. И. Канта, РФ, г. Калининград, NLikhina@kantiana.ru

Аннотация: В статье рассматривается сюжетно-композиционная структура повести Н. Ключаревой «Деревня дураков». Выявляется антиномичность как единый нарративный принцип. Рассматривается парадоксальная авторская концепция противопоставления двух российских деревень, в которой по-новому осмысляются традиции классической «деревенской прозы». Анализируется экзистенциальный конфликт идеалистически мыслящего героя с неприглядной действительностью. Исследуются такие художественные принципы и приемы, как параллелизм, зеркальность, кольцевая композиция, наличие внесюжетных элементов, другие дискурсивные особенности. Изучаются примеры использования многообразных средств выразительности: метафоры, символы, иносказания, лексическая частотность. Отмечается жанровая трансгрессия: смешение таких признаков, как драматизм, трагизм, ирония, сатира, сарказм.
Ключевые слова: антиномичность, дискурс, нарратив, традиция, экзистенциальный конфликт, зеркальность, сюжетно-композиционный принцип, внесюжетные элементы

Antinomicity as plot and compositional principle of the story of N. Klyuchareva « Village of Fools»

Likhina Natalia Evgenyevna
Cand. Sci. (Philology.), assistant professor Institute of Humanities,Immanuil Kant Baltic Federal University, Russia, Kaliningrad

Abstract: The article analyzes a plot and compositional structure of the story of N. Klyuchareva « Village of Fools». It emphasizes the antinomicity as unified narrative principle. It considers the paradoxical author's concept of contrasting between two Russian villages, in which the traditions of classical village prose are interpreted in a new way. Existential conflict of an idealistically minded hero with charmless reality is analyzed. The author studies art principles and methods such as parallelism, reciprocity, circular composition, the presence of extra-plot elements, other discursive features. Examples of using diverse expressive means are studied: metaphors, symbols, allegories, lexical frequency. Genre transgression is noted: a mixture of such features as drama, tragedy, irony, satire, sarcasm.
Keywords: antinomicity, discourse, narrative, tradition, existential conflict, reciprocity, plot and compositional principle, extra-plot elements

Наталья Ключарёва – автор таких знаковых для нашего времени произведений, как романы «Россия – общий вагон», «SOS», повести «Деревня дураков», цикла очерков «Деревянное солнце», ряда сказок для детей.

Книги писательницы были удостоены премии «Дебют», премии имени Юрия Казакова («Один год в Раю»), премии «Ясная Поляна» («Деревня дураков»), премии «Национальный бестселлер» («SOS»).

Книги Н. Ключарёвой стали темой для дискуссий, но во мнениях по поводу ее творчества звучат диаметрально противоположные оценки. Одни критики считают, что писательница отважно берется за масштабные, неподъемные проблемы, но осилить их не может, другие достаточно высоко оценивают ее творчество.

«Наталья Ключарёва с лозунгами о поиске духовности и смысла бытия на селе, в труде, уже ничего, кроме сарказма, не вызывает» [1].

«Странно, что на такую хорошую современную книгу нет ни одной рецензии. Повествование для сегодняшнего дня потрясающее, тёплое, как лесное дерево» [2].

«Проза ее, начиная с дебютного «Общего вагона», страдала хроническим инфантилизмом, ибо стояла на фундаменте бинарной оппозиции: что такое «хорошо» и что такое «плохо». В итоге получался комикс из угольно-черных пороков и снежно-белых добродетелей, похожий на подростковые ленты киностудии им. Горького» [3].

В настоящее время, несмотря на интерес к книгам Н. Ключарёвой, нет больших, серьезных критических и литературоведческих работ, в которых рассматривалось бы ее творчество.

Цель исследования: выявить антиномичность как принцип сюжетно-композиционной структуры повести, прояснив тем самым и ее смысловую составляющую.

Сюжет повести «Деревни дураков», на первый взгляд, безыскусен: в нем на материале жизни современной российской деревни реализуется народническая идея «хождений в народ». Митя, молодой историк, едет в деревню с вполне определенной целью: не только изучить народную жизнь, о которой он знает только по книгам, но и познать самого себя, исцелиться от пустоты своего, как он считает, одиозного существования. «Поезжайте, понюхайте нашего навозу. Мигом дурь слетит», – говорит ему начальница районо [4, с. 9]. С этого «доброго» напутствия начинается его приобщение к жизни народа. Чем заканчивается его «хождение в народ» – прозрением или разочарованием? По прихоти обстоятельств, Митя оказывается в деревне Митино в качестве учителя истории. «Митя из деревни Митино» – это не просто игра слов. Для героя этот случайный выбор места жительства становится символичным.

В портретной характеристике героя концентрируется внимание на его одиночестве, неприкаянности, отчужденности от жизни: «Сутулые плечи», «…невесомый, как щепка» [4, с. 18]; «Долговязая фигура, за которую встреченные старухи окрестили его оглоблей [4, с. 20]. Подчеркивается его неприспособленность к реальной жизни, неуклюжесть: «…споткнулся о лейку и чуть не упал к ногам Евдокии Павловны» [4, с. 22]; «Незадачливый великан, поселившийся в жилище гномов» [4, с. 24]; «…остался тощим, одиноким и неприкаянным» [4, с. 10]. Типологически его можно охарактеризовать как очередное издание Иванушки - дурачка, прекраснодушного идеалиста, верящего в добро и справедливость, с целью утверждения идеи добра пошедшего за тридевять земель сражаться с мифическими чудовищами.

Конфликт тоже, в определенной степени, традиционен: столкновение идеалистически, романтически мыслящего героя с неприглядной стороной жизни. Конфликт позиционирует «экзистенциальные страхи современного нам человека на примере его внезапно случившейся жизни в обычной деревне средней полосы» [5].
Оппозиция мечта – реальность реализуется в самом начале повести. Список деревень, предложенный Мите в районо: Иудино, Кулебякино, Куроедово, Пустое Рождество. Чуть ли не прямая аналогия с Н.А. Некрасовым: «В каком году рассчитывай, // В какой земле – угадывай, // На столбовой дороженьке // Сошлись семь мужиков: // Семь временнообязанных, Подтянутой губернии, // Уезда Терпигорева, // Пустопорожней волости, // Из смежных деревень: // Заплатова, Дырявина, // Разутова, Знобишина, // Горелова, Неелова – Неурожайка тож» [6]. Как известно, некрасовские мужики, «…намяв бока порядочно друг другу, образумились» и выбрали нужную дорогу. Митя же на перепутье пространств и времен оказывается в географическом, историческом и онтологическом тупике. Он, как героиня сказки Л. Кэррола «Алиса в стране чудес», провалившаяся в кроличью нору, тоже попадает в Зазеркалье.

В дискурсе классической деревенской прозы (от народнической традиции конца 19 века до В. Шукшина, Ф. Абрамова, В. Белова, В. Распутина) явственно прослеживается противопоставление города и деревни. Н. Ключарёва демонстрирует своей повестью отход от подобной тенденции: в ее парадоксальной концепции противопоставляются деревни.

В повести описываются две деревни: деревня Митино, с виду нормальная, относительно благополучная, но по внутреннему статусу депрессивная, саморазрушающаяся. Ей противоположена таинственная деревня дураков (так в тексте повести – Н.Л.), выстроенный иностранными волонтерами коттеджный поселок, где проходят реабилитацию в нормальных человеческих условиях обитатели психоневрологических больниц и интернатов. Объяснение такому названию дает сельский шофер Вова: «Там у нас, через поле, деревня дураков. Иностранцы за нашими психами присматривают. Набрали по интернатам – и сопли вытирают. За бесплатно. Вот мы и говорим – деревня дураков. Одни дураки с другими возятся. Блаженные – с клиническими» [4, с. 14]. Получается, что не только деревни противопоставляются, но и дураки классифицируются по такому же антиномичному принципу. В объяснении Вовы дается прямое указание: деревня дураков расположена «через поле» [4, с. 14], то есть географически она совсем рядом. Но между ними пропасть: первая деревня ненавидит вторую: почему им все, а нам ничего.

Образ деревни Митино включен в особый художественно-символический ряд: «Одноэтажная школа, похожая на простой деревенский дом, стояла посреди бескрайнего огорода» [4, с. 16]; «Школа стояла на самом краю села. Пустая дорога ныряла под горку и всплывала далеко-далеко в цветущих полях» [4, с. 18]. Далее в описании постоянно подчеркивается контраст простора, неоглядности, неохватности, красоты мира природы и запущенности, бедности, убогости, замкнутости мира людей.

Первое впечатление от деревни Митино в сознании Мити довольно благостное: «Село Митино разбредалось по косогору, слева белела колокольня, справа росла на капустных грядках школа, в тени заборов дремали, вытянув лапы, безмятежные псы, в лугах, залитых клевером, петляла речка. Все было похоже на картинку из букваря, по которой полагалось придумать предложение на тему «Родной край» [4, с. 24–25]. Замечательная метафора: «росла на капустных грядках школа» – отсылает к идее неразрывности связи между людьми и природой. Запись в блокноте, сделанная Митей в первый день пребывания в Митино: «Цветущие липы пахнут, как счастье» [4, с. 46]. И последнее впечатление – страшная картина пожарища на месте деревни дураков, уничтоженной то ли деревенскими жителями, то ли инфернальной силой.

Композиция повести достаточно тщательно продумана автором. В сюжетной параллели – почти одновременное (с разницей в полгода) прибытие в деревню Митино священника отца Константина и Мити – заложен глубокий смысл. Отец Константин уже на своем горьком опыте ощутил, как рушится крестьянский мир и вера, а Мите только предстоит узнать, насколько его книжная модель чистой, совестливой, нравственной России не совпадает с реальностью.

Закономерен вопрос, почему текст разбит на семнадцать глав: это нечетное число. Может, потому, что нет равновесия в противостоянии деревень, одна из которых нагло-агрессивная, а другая беззащитная в своей физической слабости и душевной открытости. Причина антагонизма не имеет рационального объяснения. Названия первой и последних глав символичны: первая – «Митя», последняя – «Крах». Митя приехал искать смысл жизнь, а закончилось все апокалипсисом.

Главы называются, по преимуществу, по именам персонажей: «Митя», «Митина история», «Отец Константин», «Костя», «Ефим», «Саня», «Настя», «Лена». Сюжетно-композиционный принцип в расстановке и характеристике персонажей: антиномичность и зеркальность. Первая группа героев – персонажи, взаимно отрицающие друг друга в морально-этическом плане: Гавриловы и отец Константин; Гаврилов и Ефим с Серафимой; Любка - психовка и Настя, в конце тоже психовка; Сара и Любка как ложная пара – внешне похожие, но разные в своей человеческой сущности: «Растрепанная женщина в бесформенном свитере, неухоженным видом напоминавшая деревенскую психовку Любку, которую Митя видел в страшных снах» [4, с. 94].

В четвертой главе под названием «Гаврилов» происходит смена повествовательного регистра. Даже чудовищные по своей сути события, происходящие в деревне Митино (повсеместное пьянство, история Кости, судьба Любки и т. д.), имеют причинно-следственное, логическое, рациональное объяснение. Семья пенсионеров Гавриловых – это отклонение от нормы [4, с. 42]. Показательный эпизод: пенсионер Гаврилов и его жена Клавдия Ивановна пришли знакомиться с деревенским священником отцом Константином и принесли с собой три пакетика чая, шесть кусков сахара и кипятильник. А когда в хозяйстве священника не оказалось кружек, а потом вообще разговор не задался – все это хозяйство унесли обратно. Создается картинка, напоминающая «Безумное чаепитие» из той же «Алисы в стране чудес»: вывернутый и вывихнутый мир, в который погружены люди. Первая запись об отце Константине в «Досье», которое собирает пенсионер Гаврилов на односельчан: «Посетил дом блудницы раньше, чем дом Божий» [4, с. 45].

Вторая группа героев – жители двух деревень, зеркально отражающиеся друг в друге: например, пары: Митя и Саня; пара отец Константин и Костя, равно обуреваемые мирскими страстями. Один, священник, их преодолел, усмирил гордыню, в другом, сироте при живой матери, «малолетнем висельнике», как называет его Клавдия Ивановна [4, с. 59], – клокочет ненависть к миру: «Я убью кого-нибудь» [4, с. 124].

 Примечательна и пара: немец-волонтер Дитрих и отец Константин. Один лечит физические раны, являясь как бы «экологом тела», а отец Константин – врачует духовные, став как бы «экологом души». Но оба спасают мир от физического и духовного тлена. Спасение телесной природы человека и его духовное воскресение оказываются в одной ценностной парадигме.

 Единственный дом в деревне Митино и его обитатели, так сказать, приближенные к идеалу сельских жителей, в концепции традиционной деревенской прозы, – старики Ефим и Серафима, иначе – Фим и Фима. «Внутри плыло и пылало целое море диковинных цветов» [4, с. 20]; «А остальные пьют,– с тоской ответила тетя Дуня. – А как выпьют, так дерутся» [4, с. 21]; «Счастливые мы, – говорит Фима. – Людям это стерпеть трудно» [4, с. 40]. В изображении этих «старосветских помещиков» Н. Ключарёва следует некоторым традициям деревенщиков: идеализация и умиление простотой, гармоничностью, естественностью природного крестьянского бытия. Почти все остальные обитатели деревни Митино – за гранью добра и зла.

Особенным образом это связано с проблемой деревенского пьянства. Характерный диалог между отцом Константином и сельским шофером Вовой: «Пью, между прочим, только вечером, а не с утра, как все. Хотя, конечно, подлечиться тянет. Вкалываешь тут с бодуна, как лось. Но я за рулем ни разу – это у меня железно. – Неужто каждый день, без передышки? – Ну да… А как же?» [4, с. 27]. Продолжение темы пьянства – запись в дневнике отца Константина: «Что делать, чтобы наследовать жизнь вечную? В Иудее 1 века ответ звучал: «Раздай все, что имеешь, и следуй за Мной»…. В России ХХI века ответ звучит: «Пей хотя бы через день» [4, с. 2829].

Проблема «вселенского» пьянства иллюстрируется драматической судьбой деревенской «блудницы» Любки, психовки, как зовут ее мальчишки, и которая о себе говорит: «Я всех мертвых вдова» [4, с. 3134]. Пожалуй, самые сильные в изобразительном плане страницы повести – это смерть и похороны Любки, когда единственный раз за всю ее жизнь односельчане проявили к ней милосердие. Еще одна характеристика деревенского быта: «ад кромешный» в жизни тети Дуни с ее мужем Кузьмой, запойным алкоголиком, садистом, который ее нещадно избивает [4, с. 68]. Самое абсурдное в этой линии сюжета: тетя Дуня, она же Евдокия Павловна – учительница и директор школы, то есть относится к категории сельской интеллигенции.

Картинка безобразной жизни деревни Митино складывается из таких деталей, маленьких штрихов, мелких зарисовок. Впечатления первого дня пребывания в деревне Митино отца Константина, которые он записал в своем дневнике: «Очень страшно» [4, с. 35]. Постоянен контраст благости природы и мерзости человеческой, на этой природе произрастающей. Противопоставление реализуется даже на уровне восприятия запахов. С одной стороны, запах навоза и смердящей помойки, которую разгребает Дитрих, с немецкой педантичностью сортируя мусор, с другой – «…сладко и душно пахли цветы, многие из которых он (Митя – Н.Л.) видел впервые в жизни» [4, с. 22]; «Митя вдыхал и выдыхал и наполнялся странной уверенностью, что в саду пахнет временем, преображением и вечностью» [4, с. 22].

Тема собственно деревни дураков начинается в девятой главе [4, с. 91], которая так и называется: «Деревня дураков», – почти в середине повести. В этом плане текст композиционно отчетливо делится на две части. Во второй части дается реальное ее изображение, воспроизводятся драматические и трагические истории судеб ее жителей. Но эта «таинственная» деревня незримо присутствует и в тексте условно первой части: в разговорах героев постоянны упоминания об ее обитателях и другого рода отсылки к ней.

На протяжении всей повести сохраняется принцип зеркальности в изображении двух деревень: населяющие их люди – уроды, только одни мучаются от физических изъянов, другие страдают моральными перверсиями. Производится метафорическая трансформация физического уродства в нравственное, замещение одного другим, проекция инвалидности одних на духовную сущность других. Две деревни изображаются как абсурдное отражение одного безумия в другом. «Растрепанная Сара повела его показывать дом – уютный, просторный, совсем нездешний, – где в каждой комнате сидели, лежали, ползали на полу мучительно искаженные существа» [4, с. 96]. Такие же «искаженные существа» в деревне Митино: пенсионер Гаврилов, про которого все знали, что он стукач и кляузник. Яркая характеристика героя: кормит своего пса морожеными куриными когтями [4, с. 29]. В этом же ряду моральных инвалидов: Клавдия Ивановна Гаврилова; алкоголичка Любка, которая, по словам продавщицы сельмага, «…на одном спирте живет, как вечный двигатель» [4, с. 32]; Кузьма, муж Евдокии Павловны; водитель Вова, циник и хам, и т.д.

Судьба двух персонажей – Кости и Стаса – иллюстрирует горькую мысль о невозможности выхода из тупика. «Косоглазый» Стас, обитатель деревни дураков, жертва пьяного зачатия. В его комнате много бумажек с единственной фразой: «В момент моего зачатия мой отец был пьян, а моя мать – молилась» [4, с. 97]. Это и начало, и конец книги, которую хочет написать Стас, выросший в монастыре, мать которого, монашка, была изнасилована пьяным бродягой. Костя – сын алкоголички Любки, «вдовы всех мертвых», при всей похожести его судьбы, все-таки находится на переходе от осознания ужаса своего существования к надежде, которую ему в итоге дает общение со священником, в какой-то степени заменившим ему отца.

Две деревни – миры, параллельно существующие, но они пересекаются, как в неэвклидовой геометрии, абсурдно отражаясь друг в друге. Дефиниции: дурак, дура, идиот, урод, сумасшедшая, психовка, безумцы, чекалдыкнутый, блаженный, опасные психи, слабый разумом – в большей степени применимы к жителям деревни Митино, а не деревни дураков. Парадокс заключается в том, что обитатели деревни, лежащей «через поле», настоящие, если можно так сказать, дураки, оказываются добрее, нравственнее, совестливее, человечнее.

В композиционном рисунке повести важна роль внесюжетных элементов, например, рассказ Ефима о войне: «…дело было, значит, под Москвой» [4, с.117]. Смысл этого отрывка: напомнить людям о милосердии. Это воспоминание о бое, во время которого немец его не добил, так как они посмотрели в глаза друг другу: «Он ведь, когда целился, меня пожалел. Плечо прострелил. Это с трех шагов - то. Мальчишка еще. Не успел броней покрыться» [4, с. 119]. Неожиданный вывод делает Митя из той истории: «Выходит, дело жизни - сама жизнь?» [4, с.120].

Другой важный внесюжетный фрагмент – рассказ Ефима о скворцах, жанровая природа которого трансгранична: сказка, история, миф, притча, метафора, иносказание. Сказка о «двух черных скворцах из алмазного ларца», которые достигли седьмого неба, но перелетели на восьмое, которое оказалось белым, и скворцы тоже побелели, а потом стали прозрачными, потеряв друг друга в молочной пелене. Случайно ли Ефим рассказывает ее именно Мите. «Чем же кончается Ваша история? –…А она не думает кончаться. Они все летят… Восьмое небо бесконечно» [4, с. 38]. О чем эта сказка, включающая в себя смысловую многозначность? Возможно, об огромности и непознаваемости мира, недостижимости мечты, о смирении перед судьбой. «Выламывается» из нарратива и десятая глава. Это Митина история, внутренний монолог – рассказ о его семье и детстве, текст, необходимый для понимания душевного строя, психологии и поведения героя [4, с. 108].

Неоднозначно решается в повести проблема, так сказать, подрастающего поколения. Она дается в такой же антиномичной парадигме. Автор размышляет о том, в какой степени дети наследуют пороки взрослых. Например, классический любовный треугольник изображается намеренно карикатурно, смешением высокой и низкой лексики, соединением романтизма и «чернухи». Сельская красавица Анжелика, которую дед Ефим упорно звал Анькой, затрудняется выбором женихов, разрываясь между школьником Пашей и шофером Вовой: «Стою тут, как дура, стучу сердцем на весь мир, а ему – хоть бы хны! - задохнулась она и решила бежать от рокового красавца без оглядки: через огороды, через поля, мимо помойки, где роется паршивая собака, по нагретому солнцем мостку – утопиться в речке»» [4, с. 76].

Глава «Настя» композиционно вводится после темы Анжелики-Аньки. Две девочки на пороге жизни: на уровне сравнения внешности – смазливость Анжелики и подчеркнутая некрасивость Насти [4, с. 83]. Настя глазами отца Константина: «Лицо ее – без единой правильной черты – поражало. Движение, дышавшее в нем, было не оживлением, не переживанием, не живостью характера, а самой жизнью. И отец Константин вдруг с ужасом обнаружил, что все другие лица, обращенные к нему из полумрака, – мертвы, как выдернутые из розетки приборы: жми на любую кнопку – ничего не сработает» [4, с. 83]. В присутствии Насти все преображается, она является своеобразной мерой гармоничности личности: «Страшным усилием он (отец Константин – Н.Л.) вернулся обратно, к своему привычному взгляду, и увидел застывших, потемневших, безжизненных, но все-таки не безнадежных людей» [4, с. 84]. Такие дефиниции, как блаженная, дура, психовка, пенсионер Гаврилов применяет именно к Насте: «В рассаднике психических расстройств» [4, с. 5]; «Откуда только такие блаженные берутся» [4, с. 85]. Светом своей души, энергетикой добра все вокруг способна изменить эта «некрасивая девушка». «Некрасивая девушка» [4, с. 91] в тексте повести на рецептивном уровне воспринимается как отсылка к стихотворению Н. Заболоцкого «Некрасивая девочка»: «Среди других играющих детей // Она напоминает лягушонка. //Заправлена в трусы худая рубашонка, //Колечки рыжеватые кудрей // Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы, // рты лица остры и некрасивы… // А если так, то что есть красота // И почему ее обожествляют люди? // Сосуд она, в котором пустота, // Или огонь, мерцающий в сосуде?» [7].

Своего рода «подводное течение», в котором воплощен весь ужас существования, это собачий мотив в повести: судьба собаки Паршивки, ставшей символом мученичества и безысходности: «Ветер донес со свалки жалкий нескончаемый вой. Это мучилась от снедавшей ее болезни старая собака Паршивка» [4, с. 123]. В другом эпизоде, на кладбище, во время похорон Любки, рисуется еще более примечательная картина: «Старая собака Паршивка, глодавшая пластмассовый цветок, увидев людей, поджала хвост и заскулила» [4, с. 128]. «У, образина, доберусь до тебя…. Это оборотень»,– говорят о ней жители деревни Митино [4, с. 128]. Настя, которая своеобразно воспринимает религию, заменяя понятие «Страшный суд» понятием «Страшный стыд», считая, что Апокалипсис – это не когда горящая смола с неба, а когда людям станет стыдно, именно перед этой собакой испытывает страшный стыд [4, с. 102].

 Неожиданный сюжетно-композиционный «кульбит» в конце повествования – это рассказ о третьей деревне, который не разрушает антиномию, а наоборот, усиливает взаимоотрицание. Это история деревни, у которой уже нет имени, поэтому она не значится на картах. В ней живут только старуха, с немым сыном, детиной, слабым разумом. Сын громит остатки домов, а старуха распродает жалкие осколки материальной культуры прошлого: «Притарахтел на своем грузовике детина, грозно замычал на ничего не продавшую мать, сгреб в охапку барахло и укатил в родную деревню, которую доламывал собственными ручищами» [4, с. 88]. Это апофеоз деревенской темы: недалекое будущее и деревни Митино. «Когда немой распродаст по бревнышку все дома, похоронит свою старуху – и останется один на голой земле. Думать об этом, как и вообще о будущем, было страшно. Наверно, поэтому Митя и стал историком: прошлое, конечно, тоже наводило жуть, но оно уже не могло случиться» [4, с. 88 – 89]. Рассказ о третьей деревне приобретает трагическое звучание. Если люди будут жить по таким нравственным канонам, то пепелищем станет не только деревня «через поле», но и их родной дом. В повести два пепелища: реальное на месте деревни дураков и метафорическое – в душах людей. О негативной нравственной эволюции, потере исторической памяти, разрыве преемственных связей, «обмелении» человеческих душ предостерегала еще деревенская проза 60–70 гг. 20 века, зафиксировав слом целой эпохи. (В. Распутин, Ф Абрамов и др.).

Дополнительный смысл, уже в другой жанровой интонации (сатирической), придает художественному строю повести упоминание о четвертой деревне, – совсем уже как у Н.А. Некрасова, – c символическим названием Докукино, которая была продана администрацией района «новому русскому», по фамилии Докукин: «Деньги есть, все есть, счастья – нет. Куражусь вот со скуки. Недавно купил деревню – название приглянулось: Докукино, а я – Докукин. Твари эти, в администрации, сначала заикнулись, что там, мол, люди живут. Я приплатил – продали вместе с народом» [4, с. 113]. Этот же деревенский нувориш предлагает отцу Константину покрыть купола церкви чистым золотом за отпущение грехов.

Финал повести трагичен. Глава «Крах»: «…все обвалилось так сразу, буквально за день, как будто висело на одной ниточке» [4, с. 169]. Иностранных волонтеров выдворили из страны, так как у них просрочены визы, «деревню дураков «спалили» [4, с. 175], а ее обитателей власти вернули в прежние места пребывания. Характерно, что нет даже намеков на то, кто реально сжег коттеджный поселок, автором повести предъявлен только результат – пепелище. Реальный сюжет нарратива переводится в метафизический: деревню дураков сожгла ненависть к другим, иным, чужим, не таким, как все, выламывающимся из традиционных представлений о норме.

Малокомплектную сельскую школу закрывают, так как образовывать деревенские «руины» нет никакой надобности. Вопрос о судьбе Мити тоже остается не проясненным. В конце повести он только бежит вслед за отцом Константином, уводящим Настю с пепелища. Выполнит ли он данное ему пожелание заведующей районо: «Бежать отсюда без оглядки! Кто же по своей воле в могилу лезет»? [4, с. 8] – вопрос открытый.

Повествование сюжетно исчерпано, композиционное кольцо замкнулось: Митя приехал, и Митя, видимо, уедет. Прекраснодушный герой - интеллигент, с книжными идеалами, ничего не смог изменить ни в своей, ни в чужой жизни. Учитель истории ничему не успел научить своих учеников. Почему мир русской деревни так непригляден, а крестьянская цивилизация, как Атлантида, ушла на дно. Открытый финал или мрачная точка в конце? В повести больше вопросов, нежели ответов. В словах Васеньки: «Мне мамочка давно говорила – не стоит село без психовки. Наша-то померла. Теперь за нее Настя будет» [4, с. 175] звучит ироническая отсылка к концовке рассказа А.И. Солженицына «Матренин двор»: «…тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село» [8].


Список литературы

1. https://www.litres.ru/natalya-kluchareva/ob-avtore/ (Дата обращения: 23. 07. 2019).
2. https://www.labirint.ru/books/247627/ (Дата обращения: 23. 07. 2019).
3. Кузьменков А.А. https://www.liveinternet.ru/users/vm1955/ post424181680. (Дата обращения: 23. 07. 2019).
4. Ключарёва Н.Л. Деревня дураков. – М.: АСТ. Астрель, 2010. – 317с.
5. https://www.labirint.ru/books/247627/ (Дата обращения: 23.07.2019).
6. Некрасов Н.А. Кому на Руси жить хорошо. https://ilibrary.ru/text/13/p.1/index.html. (Дата обращения: 24. 07. 2019).
7. Заболоцкий Н. Некрасивая девочка. rustih.ru/nikolaj-zabolockij-nekrasivaya-devocka/ (Дата обращения: 9. 08. 2019).
8. Солженицын А.И. Матренин двор. mybook.ru/author/aleksandr-isaevich-solzhenicyn/matryonin-dvor/ (Дата обращения: 12. 08. 2019).

Расскажите о нас своим друзьям: