Русская литература | Филологический аспект №02 (58) Февраль 2020

А.И. Куприн и Ф.М. Достоевский. О поэтике рассказа Куприна «Лунной ночью»

Даренская Наталья Александровна
канд. филол. наук, доцент кафедры иностранных языков с курсами русского и латинского языков, Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет, РФ, г. Санкт-Петербург, darn.formidable@mail.ru

Аннотация: На примере рассказа «Лунной ночью» автор анализирует писательское становление Куприна сквозь призму литературной игры с предшествующей литературной традицией. В качестве претекста рассказа рассматривается роман Достоевского «Преступление и наказание». В статье впервые осуществлен детальный сопоставительный анализ ключевых мотивов, портретных характеристик. Автор приходит к выводу, что принцип «заимствования» на уровне идеи, значимых художественных деталей являлся важной частью ученического этапа становления Куприна как самостоятельного художника.
Ключевые слова: Куприн, Достоевский, литературная игра, преемственность.

Darenskaya Natalia Alexandrovna
Cand. Sci. (Philology), assistant professor of Foreign languages department with courses russian and latin languages, Saint Petersburg state University pediatric medical University, Russia, Saint-Petersburg

Abstract: Using the example of the story "Moonlight night", the author analyzes Kuprin's literary formation through the prism of a literary game with the previous literary tradition. Dostoevsky's novel "Crime and punishment"is considered as the pretext of the story. For the first time, the article provides a detailed comparative analysis of key motives and portrait characteristics. The author comes to the conclusion that the principle of "borrowing" at the level of ideas, significant artistic details was an important part of the student stage of Kuprin's formation as an independent artist.
Keywords: Kuprin, Dostoevsky, literary game, literary apprenticeship

Рассказ «Лунной ночью» относится к раннему творчеству писателя. Впервые опубликованный в 1893 году в журнале «Русское богатство», он был перепечатан в 1911 году в журнале «Пробуждение» без каких-либо изменений, но уже под другим названием – «На перекрестке».

Существует устоявшееся мнение, что первые произведения Куприна несамостоятельны, художественно незрелы, в них нет авторской узнаваемости. Это объясняется, с одной стороны, необходимым этапом писательского становления, с другой – атмосферой художественных экспериментов времени, поскольку Куприн вошел в литературу на рубеже веков во время формирования модернисткой эстетики Серебряного века. «Писатель экспериментировал на всех уровнях текста, начиная с художественных принципов изображения, характерных для разных литературных направлений и заканчивая лексико-стилистическими экспериментами<…> Для каждой группы произведений в зависимости от мотивов, образов, ситуаций, писатель отбирал претексты, учитывая их жанровые особенности, технические приёмы и этико-эстетические принципы автора-предшественника» [1, с.189].  

В начале творческого пути Куприн испытал большое влияние Достоевского, что нашло отражение во многих ранних рассказах: «Каприз дивы», «Безумие», «Впотьмах» и др. Писателя привлекает психология страстей, философия человеческой природы, соотношение рационального и нерационального в человеке, изучение законов, управляющих человеческими поступками. Однако в современной литературоведческой практике, кроме подмеченного тематического сходства, очень мало исследований на тему сопоставительного анализа текстов Куприна и Достоевского.

Отправляя рукопись редактору «Русского богатства» – Н. К. Михайловскому, Куприн прямо указывает на своё серьёзное увлечение «психологизмом», вплоть до жанровой рефлексии: «Я написал в заго­ловке, что это рассказ, хотя и хотел, но не осмелился написать: Психологический этюд» [2, с. 489].  

Что служит претекстом-матрицей для «художественных экспериментов» Курина?  Прежде всего писатель обыгрывает тему психического нездоровья или безумия, являющуюся опорным художественным концептом великого предшественника, а также состояния раздвоения – физического, психического, метафизического. Достоевский показывал раздвоенность человеческой личности как первооснову трагического мироощущения, создавал систему двойников, которые по-разному представляли сознание и суть главного персонажа, что позволяло последнему взглянуть на себя со стороны и открыть неизвестное в собственном «я».

Бесспорно, Куприна привлекал тип героя произведений Достоевского, находящегося в болезненном состоянии, состоянии психической раздвоенности. Раздвоение, раскол проявляется в расщеплении сознания героя рассказа «Лунной ночью», а именно в сцене признания в убийстве, когда Гамов рассказывает о себе как о стороннем человеке – «чужом» или «другом». Герою свойственен синдром деперсонализации – восприятие окружающего мира и себя с патологически обостренным и видоизмененным самосознанием.  Характерно, что во время признания Гамов ведет подробный рассказ о совершенном преступлении не от собственного лица, а от «другого я» – стороннего наблюдателя. Он словно наблюдает за собой со стороны. Его поведение характеризуется феноменом отчуждения – распространенным и часто встречающимся патологическим синдромом у психических больных. Конечно, можно предположить, что герой использует эту уловку в качестве маскировки, чтобы собеседник ничего не заподозрил. Однако выглядит это несколько неумело и нарочито, поэтому ни о какой завуалированности говорить не приходится, собеседник его тут же «раскусывет».

Раздвоенность   в полной мере проявляется и в мировоззрении главного героя рассказа Куприна – его теории о двух сторонах человеческой психики, сознательной и бессознательной воле.

Раздвоенность материального и нематериального начал пронизывает структуру рассказа, становясь значимой смыслообразующей деталью. Темы полярности и амбивалентности широко экстраполируются во все уровни дискурса, становясь доминирующими в образно-поэтической системе повествования. Например, это обнаруживается в речевой характеристике героя, чья психическая патологическая неустойчивость выражается именно в манере вести разговор. Гамов говорит то ровным глухим голосом, то переходит чуть ли не на крик: «…выкрикнул внезапно зазвеневшим горловым голосом»; «особенность его речи заключалась в том, что «фразы у него выходили короткими, отрывистыми, а конец их был еле слышен» [4, с. 139]. Неровность речи героя знакова, поскольку является неотъемлемой частью собирательного портрета героев-безумцев, воссозданного творениями великого предшественника Куприна.  «Гораздо чаще речевые аномалии случаются в мире Достоевского, в котором измененные («парадоксальные», если пользоваться словарем самого автора) состояния сознания являются основной художественной реальностью» [2 с. 90].  

О каком же конкретном претексте-матрице может идти речь?  Прежде всего, это Раскольников и роман «Преступление и наказание». Гамов и Раскольников – идеологические «братья-двойники», поскольку герой рассказа Куприна также выступает приверженцем некой теории: «…вывел одну, очень странную теорию» [4, с.137]. Герой хочет испытать свою волю, сможет ли «переступить», убить человека, поэтому говорит чуть ли не словами своего литературного «тёзки-двойника»: «Я все испытывал себя: могу или не могу» [4, с.139]

При детальном сопоставлении сцен рассказа и романа Достоевского, нельзя не убедиться в поразительном сходстве реакции героев на случившееся. Вот, например, оба героя после убийства рассматривают истекающий кровью труп. У Достоевского Раскольников: «Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе <…>. Крови между тем натекла уже целая лужа». [3, с. 356].  У Куприна Гамов: «Когда я к ней нагнулся, ее висок и часть лба были в крови. Кровь была лужей и на земле, а на ее поверхности какие-то беловатые жирные струйки...»[4, с.141].

Как и у Достоевского, в рассказе Куприна, труп «преследует» своего убийцу в воспоминаниях (сновидениях), при этом оба героя испытывают навязчивое желание лучше рассмотреть лицо своей жертвы, особым образом развернуть его к себе. Раскольникову, во сне возвратившемуся на место преступления, важно видеть лицо своей жертвы, и он делает усилия, чтобы заглянуть в него снизу.  Это же непреодолимое желание свойственно Гамову: «Эта подробность у меня несколько месяцев не выходила из головы: все хотелось взять и отвести эту прядь осторожненько назад...» [4, с. 141].

В романе Достоевского жертва одерживает победу над убийцей, знаковым выражением превосходства служит смех: старушка смеётся над своим палачом.  Смех имеет огромное эмоциональное воздействие и на героя Куприна, поскольку пронзает его сознание и является источником последующих наваждений и навязчивых состояний.  Разница повествовательных фокусов в произведениях двух писателей заключается лишь в способе подачи и вариативности деталей: возлюбленная Гамова громко и искусственно хохочет за мгновение до убийства, а старушка-процентщица в кошмарном сне Раскольникова смеется тихим неслышным смехом. 

Как и Раскольникова, Гамова магически тянет к месту преступления. Герой навязчиво рассуждает об этом: «Известен вам тот странный факт, что убийцу влечет к месту преступления? Это, конечно, давно избито и заезжено, но зато еще раз подтверждает мою, вероятно, нелепую теорию. Вы подумайте только: ведь сознательно убийца ни за что не пошел бы. Это и неблагоразумно, и мучительно, и, наконец, совсем не нужно. Однако он идет, идет и идет, и потом ни за что не скажет, почему пришел...» [4, с. 144]. В романе Достоевского Раскольников через несколько дней после убийства снова идет в квартиру к жертве. Он возвращается не только на квартиру старухи-процентщицы после убийства, но и в те же места города, которые в силу каких-то случайных причин или ассоциаций были связаны с замыслом преступления либо с его осуществлением.   Различие в том, что в рассказе Куприна Гамов возвращается на место преступления наяву, Раскольников же и наяву, и во «сне».

Почему Раскольников у Достоевского возвращается на место преступления? Следователь Порфирий Петрович позже скажет прямо в глаза Родиону, что тот хотел снова почувствовать холод в спинном мозгу, т.е. испытать наслаждение страхом. Именно через визионерское страдание достигается наслаждение. Как и многие герои Достоевского, герой Куприна испытывает влечение к страху как необычайно острому переживанию самой жизни, себя в ней. Другие способы не дают почувствовать жизнь так сильно.

Интересен и мотив «лунного наваждения», значимый в обоих текстах. В «Преступлении и наказании» луна преследует Раскольникова во сне – при посещении квартиры жертвы. Когда герой на цыпочках проходит в гостиную, вся комната ярко облита лунным светом и огромный, круглый, медно-красный месяц глядит прямо в окна. "Это от месяца такая тишина, – подумал Раскольников, – он, верно, теперь загадку загадывает. Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось» [3, с. 296].

В рассказе Куприна яркий назойливый свет лунной ночи также болезненно действует на сознание героя. Луна усиливает тревожное состояние, делает более восприимчивыми чувства. «Возьмите вы, например, самую невинную вещь: лунные ночи. Разве они не ужасны! Холодный свет, не то белый, не то синеватый, именно мертвый... Мертвая, одинокая луна, лишенная жизни и воздуха...» [4,139]. Гамова преследуют галлюцинации и видения, он испытывает онтологический ужас одиночества.

Рассказ «Лунной ночью» можно считать «экспериментаторским», поскольку он относится к ранним пробам пера художника, когда тот находился на пути становления, искал свою писательскую манеру и стиль. Ученичество как «абсорбция», частичная трансформация сюжетов и идей других текстов была оправдана, поскольку писатель примерял на себя «литературные фасоны» великих предшественников, осознавая при этом, что всё уже написано и что ему трудно конкурировать с мэтрами. Однако упрекать Куприна в эпигонстве тоже было бы ошибкой, так как, во-первых, подражать на этапе ученичества вполне простительно, тем более, если первые пробы пера вполне талантливы. Во-вторых, автор, по всей видимости, вполне и сам осознавал свой литературный «плагиат» как необходимый этап творческого взросления. Не случайно, второе более позднее авторское название рассказа – «На перекрестке», имеющее непосредственное отношение к сюжету, можно интерпретировать по-другому, например, в метафорическом смысле как биографический диагноз.  Название произведения может косвенно читаться и ­­как автобиографическая отсылка к психологическому переживанию ситуации «перелома», «перепутья», которым были охвачены все современники на рубеже веков. И название, и сам рассказ красноречиво говорят о творческой и культурной рефлексии писателя, и представленные выше примеры литературной игры и поэтических аллюзий являются подтверждением тому.

1. Соценко Н.Ф. Интертекстуальность прозы А.И. Куприна 1890-1900-х годов. Специальность: 10.01.02 - Русская литература. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. - Харьков, 2008. -219 с.

2. Толстогузов П.Н. Амплификация в речи «исступлённых» героев Достоевского // Вестник Приамурского государственного университета им. Шолом-Алейхема. - 2012. - № 1(10). - С. 89-92.

Список источников
3. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. – Т. 6. Преступление и наказание: Роман в 6 ч. с эпилогом. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1973. - 423 с.
4. Куприн А.И. Собрание сочинений [Текст]: в 9 - т. Т. 1. Произведения 1889-1896 / А. И. Куприн. - Москва: Художественная литература, 1970. - 510 с.